Эта безотрадная философія заражаетъ другого такого же несчастливца, доктора, онъ поддается ей и чуть съ ума не сходитъ въ одинокую, глухую, темную ночь. "И какой идіотъ думаетъ о томъ, какъ лучше и честнѣе и умнѣе жить, когда надо думать о томъ какъ ужасно умереть?" – со злобою восклицаетъ онъ. Но въ томъ то и дѣло, что и Гололобовъ, и докторъ не жили и не живутъ, – иначе, самая мысль о неизбѣжности смерти вовсе не была бы такъ мучительно-неотвязна для обоихъ. Побороть въ себѣ страхъ смерти можно только полнотою жизни, когда всѣ силы души и тѣла принимаютъ дѣятельное участіе въ борьбѣ жизни, не давая ни минуты безцѣльнаго прозябанія, сѣреникаго, стихійнаго, неосмысленнаго существованія, какое влачатъ тысячи тысячъ Гололобовыхъ и злополучныхъ сумасшедшихъ (разсказъ "Смѣхъ"). Для тѣхъ, кто умѣетъ отстоять себя и проявить всѣ силы своего "я", и жизнь прекрасна, и смерть не страшна. Имъ ближе и понятнѣе, чѣмъ эта мертвящая философія, всепримиряющая мысль безсмертнаго поэта:
И пусть у гробового входа
Младая будетъ жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вѣчною сіять…
Самъ авторъ не на сторонѣ смерти. Онъ нигдѣ этого не высказываетъ, но онъ слишкомъ любитъ жизнь, какъ мы видѣли, любитъ природу, которую описываетъ вездѣ съ подкупающей красотой и художественностью. Онъ возмущается всякимъ насиліемъ, надъ чѣмъ-бы и въ чемъ-бы оно ни проявлялось. Въ разсказѣ "Кровь" (въ первоначальной редакціи онъ былъ озаглавленъ "Диссонансъ", что излишне подчеркивало основную мысль) съ особенной яркостью проступаетъ его любовь къ природѣ и отвращеніе отъ всякаго насилія, какъ вносящаго уродства, дисгармонію въ жизнь, въ которой все полно для него гармоніи и красоты, хотя на самомъ дѣлѣ это не совсѣмъ то такъ, и тамъ, гдѣ онъ видитъ только жизнь, скрывается подчасъ насиліе и смерть на каждомъ шагу. Въ этомъ очеркѣ ярко проведена мысль о томъ противорѣчіи, которое вноситъ съ собой всюду человѣкъ. Предъ нами веселая компанія, пріѣхавшая на охоту въ деревню, все интеллигентная молодежь, одухотворенная лучшими стремленіями, враждебная всякому насилію, кровопролитію и злобѣ. А между тѣмъ съ перваго появленія ея уже проливается кровь животныхъ, цыплятъ и барашковъ, которыхъ они кушаютъ, ни мало не смущая себя вопросами о погибшихъ жизняхъ. Далѣе идетъ кровопролитная потѣха – охота, опустошающая и распугивающая мирное болото, гдѣ жизнь кишмя кишитъ. Въ любовномъ мастерскомъ описаніи этого уголка лучше всего сказывается жизнерадостное настроеніе автора.
"Болото было большое, кочковатое, съ мелкимъ и чистымъ озеркомъ посрединѣ. Съ одной стороны болота разстилались безконечные, сплошь густо зеленые луга, а по другую – заняла еще почти безлистая роща, и чуть-чуть виднѣлись отсюда тоненькія, какъ ниточки, стволы бѣлыхъ березокъ. Все болото покрывали пухлыя круглыя кочки, между которыми всюду весело блестѣла вода и желтѣли камыши. Небо надъ болотомъ какъ-будто было еще чище и голубѣе, а воздухъ прозрачнѣе. Все было видно отчетливо и ярко, и послѣдняя тростинка желтѣла на солнцѣ, какъ золотая палочка.
"И, казалось, все болото было живое: за каждой кочкой была жизнь и шевелилось живое существо. Утки крякали спокойно и разсудительно, и ихъ мирное кряканье отчетливо было слышно на берегу. То тутъ, то тамъ какой-нибудь красавецъ селезень неожиданно срывался на воздухъ, съ крикомъ проносился надъ водой и, описавъ широкій полукругъ, садился, шумно бороздя голубую воду, которая долго не могла успокоиться и вся рябилась, точно улыбаясь отражавшемуся въ ней небу. Длинноногіе кулички, съ востренькими носиками, вытянувъ тоненькія комариныя ножки, одинъ за другимъ перепархивали съ кочки на кочку и съ радостнымъ пискомъ уносились все дальше и дальше къ синѣющей рощѣ. Далеко подымались двѣ-три гусыни и, тяжело махая крыльями, перегоняя другъ друга, подымались невысоко надъ болотомъ и вдругъ грузно шлепались на чистое мѣстечко, блестѣвшее между камышами. Тамъ, гдѣ болото было чище и начиналось озерцо, видны были десятки нырковъ, какъ черныя точки, быстро кружившихся по водѣ. Ближе, по мелкому мѣсту чинно стояли на одной ногѣ, цапли и, втянувъ головы въ плечи, важно поводили длинными носами, точно любуясь природой. Бѣлыя чайки, какъ всегда, кружились повсюду, припадая бѣлой грудью къ водѣ, и опять взмывали кверху, махая длинными гибкими крыльями и зорко выглядывая по сторонамъ. Далеко вереницей пролетѣли гуси и опустились гдѣ-то за рощей, утонувшей въ волнахъ голубого воздуха и свѣта.
