— В чем дело? — спросил он хрипло, проглотив ее имя, которое собирался было произнести. — Ты что-нибудь видела? — Он мотнул головой в сторону соседней комнаты.
Именно эта холодность, с которой он к ней обратился, каменный тон собственного голоса позволили ему взглянуть на себя в истинном свете. А по ее ответу, честному, негромко произнесенному, он понял, что и она видит себя со столь же жесткой ясностью. Боже, подумал он, сколько можно сказать всего одним словом, интонацией!
— Я не видела ничего. Только… Мне страшно, милый, — это «милый» было откровенным призывом помочь.
— Послушай! — выкрикнул он так громко, что она невольно подняла палец в предостерегающем жесте. — Я был полным кретином, ублюдком законченным! Мне стыдно, как никогда не было в жизни. Я сделаю все, понимаешь все, чтобы исправить положение!
Он чувствовал себя раздетым донага, ничтожным и знал, что она ощущает то же самое. Взаимное отчуждение наступило внезапно, хотя он не мог до конца понять, когда и как это пришло к ней. Он понимал, что какое-то огромное непостижимое чувство давит на них обоих и в сравнении с ним физическое вожделение кажется пустым и вульгарным. Осознав свою неспособность понять это чувство, он ощутил еще больший холод.
— Страшно? — переспросил он, сам не зная зачем. — Не волнуйся, он сможет о себе позаботиться…
— Естественно! — перебила она. — Потому что он здесь единственный настоящий мужчина.
Шаги возвращались по коридору, мерные и тяжелые. Мортимеру начало казаться, что он слышит их всю ночь и будет слышать по гроб жизни. Он подошел к лампе и осторожно прикурил сигарету, снова прикрутив затем фитиль. Миссис Бэрли отошла к двери, прочь от него. Несколько мгновений они вслушивались в грузную походку Джона Бэрли, настоящего мужчины… И в сравнении с этим человеком он.
Мортимер, был всего лишь презренным волокитой, пустым донжуаном. Шаги вдруг стали быстро затихать, а потом их почти не стало слышно.
— Вот, слышал? — воскликнула она взволнованно. — Он вошел в ту комнату.
— Ерунда, он ее миновал. Он собирается выйти на лужайку.
Затаив дыхание, они с минуту вслушивались. Звук шагов отчетливо донесся до них из соседней комнаты. Поскрипывали доски, шаги приближались, вероятно, к окну.
— Что я тебе говорила?! Он все-таки вошел туда.
На некоторое время воцарилось молчание. Тишину нарушало только их порывистое дыхание.
— Нельзя, чтобы… Чтобы он был один… Там, — слабым срывающимся голосом сказала она и дернулась к двери. Она уже взялась за ручку. Мортимер настиг ее и силой удержал.
— Не надо! Ради Бога, не надо! — он не дал ей повернуть ручку, и в этот момент из-за стены до них отчетливо донесся стук. На этот раз звук был глухой и тяжелый, и не было ни ветерка, чтобы стать его причиной.
— Это всего лишь тот шнур… Он там болтается… — зашептал Мортимер, окончательно утратив способность соображать и связно излагать мысли.
— Нет там никакого шнура, — сказала она чуть слышно и, покачнувшись, оперлась на его руку. — Я его придумала. Там вообще ничего не было, — поддерживая ее, Мортимер видел насмерть перепуганные глаза на бледном, как полотно лице. Прижимаясь к нему она прошептала:
— Это Джон. Неужели он…
И в этот самый момент, когда ужас их достиг, казалось, предела, звук шагов стал слышен снова. Грузной походкой Джон Бэрли вышел в коридор. Удивление и облегчение, пережитые ими при этом, были так велики, что ни Мортимер, ни Нэнси не двинулись с места и не вымолвили ни слова. Шаги приближались. Молодая парочка будто остолбенела. Мортимер не разомкнул рук, Нэнси не сделал даже попытки освободиться от его объятий. Оба смотрели на дверь и ждали. И буквально в следующую секунду она открылась, и на пороге возник Джон Бэрли. Он вошел и встал так близко к ним, что мог без труда дотянуться до них, обнимающих друг друга.
— Джон, дорогой! — воскликнула жена с заискивающей нежностью, голос ее прозвучал странно.
Он поочередно оглядел обоих.
— Я выйду ненадолго на лужайку, — сказал он затем совершенно невозмутимо. Лицо его ничего не выражало. Он не улыбался и не хмурился, не выдавая ни тени эмоций, а лишь взглянул им в глаза и тут же снова вышел в коридор. Дверь захлопнулась прежде, чем кто-либо из молодых людей сумел открыть рот
