Хендерсон пошел рядом с Мацуи.
— Однако наши предшественники были не всеведущи, — сказал он. — К примеру, они не смогли победить смерть. Да какое там, они с самими собой-то совладать не могли! — И молодой ученый поднял глаза к темному небу. — И, если на то пошло, они не сумели совершить межзвездного перелета. Мы уже лет пятьдесят как должны были бы получить сигналы с «Пришествия», если корабль благополучно вынырнул на той стороне. Или, еще вероятнее, они должны были бы уже вернуться. У них там было четыреста лет, чтобы сделать новые двигатели!
— Мне, — сказал Мацуи, — хочется думать, что сигналы пришли, но у наших приемников просто не хватило чувствительности их уловить. Или, возможно, триста пятьдесят световых лет — все-таки слишком большое расстояние для подобных сигналов. И они там гадают, почему мы не вышли на связь… почему не вылетели следом за ними. С их точки зрения, наш мир просто взял и намертво замолчал…
Пешеходная дорожка перед ними в этом месте делилась надвое. Корпуса физики и астрономии располагались по правую руку, административный — слева. Ученые остановились на развилке.
Мацуи посмотрел на такую знакомую дорожку… Он ходил по ней всю свою сознательную жизнь. Сперва студентом, потом выпускником-ассистентом, и наконец — профессором. С первых же дней своей преподавательской деятельности он придавал огромное значение творческой мысли. «В этом и состоит смысл науки! — доказывал он коллегам. — Древние достигли блистательных высот, но Время их поглотило. Настала нам пора совершать собственные ошибки…»
— Мир меняется, Хендерсон, — проговорил он задумчиво. — Еще лет десять, и население перевалит за миллиард. Четыре века назад мы пережили истребление, но все-таки избежали участи динозавров. Потом пробились сквозь второе Средневековье. Судя по всему, наш биологический вид предназначен для великих свершений… Но сколько дурацких шишек мы себе набиваем на этом пути!
И он с горечью топнул ногой.
Хендерсон некоторое время молчал. Было слышно, как вдалеке гремит о скалы прибой.
— Маятник раскачивается, профессор, — сказал он наконец. — В этом году победил Чеснатт, да, но будут и еще годы. Ради нового познания нам придется отрешиться от прошлого. Обязательно придется!
— Вот только я вряд ли до этого доживу, сынок, — усмехнулся Мацуи. — Как же мне не расстраиваться?.. У человечества есть определенные желания и потребности. Но каковы они и каким образом люди станут добиваться их осуществления, для меня так и останется тайной. Человеческая жизнь слишком коротка… Я не смогу увидеть общей картины. Вот бы узреть дальнюю перспективу, тогда ясно было бы, за что мы боролись!
Хендерсон не ответил.
— Прости, — сказал Мацуи. — Мы, старики, иногда делаемся болтливы… особенно на ночь глядя. Вот и на меня порой нападает желание пофилософствовать… Раньше для этого требовалось опрокинуть пару кружечек пива, но теперь хватает всего лишь прохладного вечера после неудачных бюджетных дебатов. Уж ты меня извини…
Хендерсон переступил с ноги на ногу.
— У нас в департаменте, — сказал он, — хотят присвоить ваше имя комете…
Глаза Мацуи внезапно наполнились слезами, по счастью оставшимися незамеченными в темноте.
— Очень мило с вашей стороны, Хендерсон…
Потом Мацуи ушел прочь, но, добравшись до своего жилища, не свернул на крыльцо. Он шел и шел вперед, пока не достиг крутого обрыва, нависавшего над океаном. Край скалы был огражден металлическими перилами. Их усеивали капельки выпавшей влаги. Мацуи положил руки на перила и ощутил их холод. Пена прибоя под луной, казалось, светилась… Мацуи стал думать о лунном свете на воде, об отражениях звезд. Волны с грохотом разбивались внизу, скала содрогалась, и был миг, когда Мацуи ощутил себя неотъемлемой частью той самой «общей картины», которую не надеялся обозреть, — исторического пути человечества на планете и самой планеты в Галактике. Живой, пульсирующей частицей…
Спустя время он вернулся в свой заваленный книгами коттедж. Позже выяснилось, что его предположения сбылись, — Чеснатт сменил его на посту главы нескольких комитетов, но Мацуи это уже не слишком расстраивало. Он помнил, как его руки лежали на холодных перилах, а луна казалась далеким прожектором, и он ощущал себя частицей Вселенной.
