Эти странные и безосновательные страхи пришли к ней вполне естественно, потому что ее мать прожила свои последние годы в ужасном подозрении, будто электричество капает невидимыми каплями по всему дому. Если выключатель включен, утверждала она, ток течет из пустых патронов. Она ходила по всему дому и вкручивала лампочки, а если они загорались, быстро и с опаской щелкала выключателем на стене и возвращалась к своему шитью, довольная тем, что ей удалось закрыть не только расточительную, но и опасную течь. И ничто на свете не могло разубедить ее в этом.
А нашего бедного "Рео" ждал ужасный конец. Мы однажды оставили его на улице, где ходил трамвай, слишком далеко от тротуара. Дело было поздно ночью, и на улице было темно. Первый же трамвай, которому наша машина загородила путь, набросился на нее, как терьер на кролика. Он отъезжал и вновь набрасывался на нее немилосердно, отпускал и опять схватывал через мгновение. Шины хлопали и лопались, бамперы грюкали и хрякали, руль вылетел, как призрак, скрывшись, с печальным свистом, в направлении Франклин Авеню, болты и всякие ерундовины разлетались, как искры с огненного колеса. Что это было за зрелище! И сколь печальное для всех (кроме кондуктора трамвая, который был просто убит)! Кое-кто падал ниц и рыдал.
Именно эти рыдания и расстроили нашего дедушку. Всё перепуталось у него в голове. Машин или чего-то такого он никогда и не видел, а по общей суматохе и рыданиям решил, что кто-то умер, и разубедить его было невозможно. Целую неделю мы пытались отвлечь его, но он упорно твердил, что грех, стыд и позор для семьи так долго откладывать похороны.
— Да никто не умер, это нашу машину раздавили! — кричал ему мой отец, в тридцатый раз пытаясь объяснить старику, что случилось.
— Он напился? — спросил дед сурово.
— Кто напился? — переспросил отец.
— Зенас, — ответил дед.
Теперь он нашел имя для покойника: это был его брат Зенас, который и в самом деле помер, но не от того, что водил машину в состоянии опьянения. Зенас умер в 1866 году. Когда началась гражданская война, это был чувствительный поэтического склада юноша двадцати одного года, и он решил податься в Южную Америку — "просто, — как писал он оттуда, — пока всё это здесь не кончится". Вернувшись после войны он подхватил хворь, от которой в тот год сохли каштаны, и отдал Богу душу. Это был единственный случай в истории, когда к больному вызвали агронома для опрыскивания, и наша семья очень переживала: ведь больше ни один человек в Соединенных Штатах не заболел этим растительным недугом.
Так вот теперь, когда дедушка, так сказать, понял, кто же умер, с ним стало очень трудно жить в одном доме, как будто ничего не случилось. Он бушевал и грозил пожаловаться в Комиссию по здравоохранению, если тотчас не устроят похорон. Мы понимали, что что-то нужно делать, и, наконец, уговорили приятеля отца Джорджа Мартина вырядиться в костюм восьмидесятых годов и назваться дядюшкой Зенасом, чтобы успокоить помутившийся разум дедушки. Самозванец был франтоват и внушителен, с бачками и высокой бобровой шапкой, будто сошел с дагерротипного снимка Зенаса в нашем альбоме. Никогда не забуду той ночи сразу после ужина, когда Зенас вошел в нашу гостиную. Дедушка топал взад и вперед, высокий и ястребоносый. Вошедший протянул навстречу старику обе руки.
— Глем! — воскликнул он.
Дедушка медленно обернулся, посмотрел на незваного гостя и фыркнул.
— Ты кто такой? — спросил он глубоким раскатистым голосом.
— Я - Зенас! — воскликнул Мартин. — Братишка твой Зенас, здоровый, как скрипочка, и веселый, как доллар!
— Братишка ты, черта лысого! — прорычал дед. — Зенас помер от каштановой хвори еще в шестьдесят шестом.
Дедушку иногда озаряли внезапные и совершенно неожиданные моменты кристального сознания, повергавшие нас в смущение пуще его чудачеств. В тот вечер, еще перед тем, как пойти спать, он понял, что у нас разбили машину и что именно из-за этого в доме весь переполох.
— Папа, она вся рассыпалась на куски, сказала ему моя мама и очень выразительно изобразила происшествие.
— Я так и знал, — проворчал он. — Я ведь говорил вам тогда: покупайте "Поп-Толедо".
