Перед сумерками зашла к ней Этя с каким-то поручением от старушки. Она обняла девочку и прижалась к ней, а потом сидела и смотрела в окно на маленькую площадь, на соседей, которые снова проводили целые дни на пороге своих домов. Соседи возвращались с баштанов и каждый, как дерево под порывом ветра, наклонялся к детям, выбегавшим ему навстречу.
Вот здоровенный, мощный Иерухам Бэр, он почему-то припозднился и теперь с такой нетерпеливой тоской простер объятия навстречу своему малышу, что Муся даже приподнялась на подушках, чтобы лучше рассмотреть, как они обнимутся — и тут увидела на уличном спуске Нахума.
Не нужно было ни о чем расспрашивать. Все было видно по спотыкающейся походке, по тому, как он переходил улицу, вобрав голову в плечи, словно человек, над которым занесен кнут.
Путь, по которому летела она мыслью следом за мужем, путь, который устилала она своею тоской, оказался наглухо закрыт.
С тех пор дом помрачнел. Стекла витрины у входа запылились, и люди проходили мимо, как будто каждый день было ненастье, потому что входная дверь неизменно была на засове.
Да и кому приятно иметь дело с человеком, который постоянно хмурится и которому, по всей видимости, безразлично, будут у него клиенты или нет?
Аптекарь с верхней улицы привез из губернского города фотоаппарат, и летом все довольствовались его любительскими снимками, а молодые огородники, по осени возившие овощи в Тохновку, прихватывали с собой субботние костюмы и фотографировались у тамошнего фотографа.
В конце лета Нахум надумал обновить витрину, и оказалось, что нет фотографий даже для украшения; наступил срок платить за дом, и пришлось просить взаймы у знакомых с верхней улицы. Они сжалились и дали денег, но едва могли скрыть раздражение и злобу на его жену.
Прохожим на маленькой площади неизменно приходилось видеть в рамке окна ее измученное лицо: она глядела так угрюмо, словно они виноваты, что у них здоровые ноги.
Особенно несносно это было в дни семейных торжеств, когда над веселящейся толпой вдруг повисал этот угрюмый взгляд — он был как темное пятно на светлом фоне.
Заносчивая вдова Михлина, у которой Нахум иногда занимал деньги, однажды под каким-то предлогом заглянула в ателье и, пока Нахум возился со своим аппаратом, прошла во внутреннюю комнату и без всяких предисловий, не обинуясь спросила больную, чего это она лежит и вместо того чтобы поискать какого-нибудь лекарства и выздороветь, отравляет жизнь своему несчастному мужу.
Вся кровь бросилась в лицо Мусе, бедняжка отпрянула, как животное в клетке, которое обступили со всех сторон и дразнят, издеваются над ним.
Если бы она могла плакать, наверное, ей стало бы легче; но с тех пор, как у нее забрали сына, слезы словно заледенели. Бывает, что сосуд столь полон, что когда его переворачивают, не проливается ни капли. Муся казалась себе похожей на такой сосуд.
Только один раз мера переполнилась.
Это случилось в тихий летний день, когда Нахум пошел на верхнюю улицу вернуть долг, а она со своего места, как обычно, провожала его взглядом.
Она смотрела, как он поднялся вверх по переулку и скрылся в тени акаций; пока его не было видно, она разглядывала груженые овощами телеги, проезжавшие по склону, и вдруг позади раздался взрыв; обернувшись, она увидела ползущую из кухни струйку дыма, и сердце у нее замерло.
Быстрым взглядом она окинула площадь. На веранде постоялого двора сидели какие-то люди, можно было крикнуть, позвать их, но ведь здесь, в доме, дверь заперта, а ключ у Нахума. Тогда — позже она и сама не могла понять, как ей это удалось, — она слезла с кровати и ползком, как пресмыкающееся, дотащилась до порога кухни, из которой задняя дверь вела на двор. Ничего особенного не случилось: щепочки, оставшиеся в плите, затлели от горячей золы, а поскольку вьюшка была закрыта, дым потянуло в комнату.
Тут она словно очнулась и увидела себя со стороны. Вот она валяется, как животное, среди мусора, луковой и чесночной шелухи, пыли и грязи, возле помойного ушата. Наверху — паутина на стенах, годами не знавших побелки. Поверх всего этого разорения глянула на нее сверху сквозь форточку полоска синевы, маленький кусочек высоких небес, которых не видать в окно спальни из-за столпившихся напротив домов; а ведь оттуда, с небес, как учила ее когда-то Хая-Риша, взирает на нас Господь.
