Смеется Эрлик Бий, раскачивается на своем троне.
— Отдай самое дорогое! — хохочет он так, что дрожат стены бронзового дворца.
Знают Кара Кыната и в степях казахов, степях просторных, как само небо, за рекой Ерчиш, той самой, которую назовут Иртышом. Горе случилось там: вся земля покрылась льдом толщиной с вершок, скот погибал от бескормицы, народ от голода. Три дня обходил Кара Кынат всех богов на небе и добился, чтобы лед растопили да чтоб земля приняла, впитала в себя воды. Вернулся он из степей с богатством на шести верблюдах... И в Самарканд его вызывали, за песчаные сугробы — барханы, и у монголов он был, живущих среди холмов, одинаковых, как верблюжьи горбы, и у байтов, забравшихся за непроходимую стену — тайгу, в болота темные, будто обкуренная трубка внутри; и дочери китайского богдыхана Лу Лин он помог, удивившей его младенческими, в колодочках, ножками, и народам, поселившимся на берегах великой реки Эне-Сай, которую будут потом называть Енисеем, тоже помогал кам, смягчая свирепость волн...
Все гремит, грохочет, все звенит, трещит, все кружится и кружится.
Звезды разошлись с неба — Кара Кынат все еще увивается у ног Эрлик Бия; рассвело — все еще упрашивает; солнце поднялось над горами — все еще уговаривает, умоляет. Слышится страшный крик: «Всадники! Всадники! Бегите, спасайтесь!» Кара Кынат твердит: «Подумайте, отец наш, дитя только родилось, безвинное, отдайте». Примчалось на лохматых гнедых лошадках свирепое войско — Кара Кынат повторяет; «Открывайте, отец наш, свой бронзовый сундук, там детская душа, отдайте». Люди заголосили, зарыдали, забегали, скот заревел, заблеял, заржал — Кара Кынат все убеждает: «Отец наш, родители ребенка будут несчастны, проклянут и вас, и меня, отдайте». Подъехали всадники с мечами обнаженными, с пиками выставленными, с луками натянутыми, низкорослые, крепкие, ноги кривые и врозь носками; обступили, свирепоглазые, кама — Кара Кынат все кружится и кружится, пот затемнел на шелковых одеждах.
Эрлик Бий на своем настаивает.
— Отдай самое дорогое! — требует. — Иначе не уступлю...
Что ему ответит кам? Ждет Эрлик Бий, все ждут, что он скажет.
— Отдаю половину жизни! — отвечает Кара Кынат.
Приподнимается Эрлик Бий на троне.
— Коли так — отдавай всю! — хлопает он волосатыми ладонями.
Что теперь скажет кам? Рот его в пене, как берег у водоворота.
— Возьмите, отец!
Эрлик Бий кивает мохнатой головой: согласен! Блестит его маслянистое лицо. Встает он со своего бронзового трона и, сверкнув алмазными ногтями, указывает рукой на кама. И сразу черный пес Шеегрыз, раскрыв темную пасть, кидается с высоты на Кара Кыната...
И тут же башлык всадников Эр Чадак вынимает из ножен в медных узорах свой меч с золоченой рукоятью. О люди, люди! Откуда только взялась вражда между вами? Почему не соседствовать вам мирно? Кара Кынат, крутясь веретеном, все ближе к Эр Чадаку, все ближе. Ох, люди! В степях живущие и среди гор, по лесам и на болотах, кому только не помогал Кара Кынат, для кого не делал добро! Меч Эр Чадака поднимается, сверкает на солнце и, опустившись, вспыхивает красным пламенем. Да, люди, не кто-то другой, а вы, вы и есть — люди! И как же это получается, что человек идет против человека, что одному нужна кровь другого? Как, отчего, зачем? Ясным утром, внезапно — враг, страх, смерть! У всех у вас жизнь непроста на этой земле, под этим небом, — почему не быть меж вами только сочувствию и помощи? Разве не братья вы по судьбе?.. Эр Чадак трет меч о башмак с загнутыми кверху носками: гасит красное пламя.
А туловище кама все кружится, вертится веретеном — без головы...
Голова кама все вертится, катится по земле шаром — без туловища...
Бубен все гремит, грохочет — тоже сам, сам...
Колокольцы, колокольчики, звоночки, бубенцы звенят, бренчат, дребезжат — сами, сами...
Всадники, откидываясь назад, хохочут, визжат, кони их ржут, топчут землю.
Но прошло время, за которое вскипел бы чай, — все кружится, грохочет, звенит...
Всадники дивятся, смотрят во все глаза. Молчат.
Наступил полдень — все кружится, грохочет, звенит...
Всадники испуганы, шапки на головах их не держатся, поджилки трясутся, языки заплетаются; и они уезжают, оглядываясь и шепча что-то наверх, к небу.
