Той зимой с самого начала что-то пошло не так. У нас выдался плохой сезон, и старик решил, что нужны нововведения. Калпера послали как агента для труппы Убанги — шести утконосых и чрезвычайно уродливых дикарей, только год как вышедших из родных джунглей. Но старик на этом не остановился. Он решил вернуться к диким животным — к политике, от которой мы отказались за восемь лет до того. Он утверждал, что публике хочется волнений — щелканья кнутов, рычания сердитых кошек, рева беспокойных львов.
Теперь по какой-то неизвестной причине за последние десять лет большинство крупных шоу отказалось от сцен с кошками. В результате трудно было найти хороших дрессировщиков. На практике единственно доступными были европейцы, и те в ограниченном объеме. Поэтому старик счел себя счастливчиком, когда немецкое агентство прислало ему капитана Зароффа.
Он приехал в начале января. Я не был там в то время, но о нем говорили, как об очень отчужденном и далеком человеке. У него было свое жилье и специальные клетки для девяти леопардов в его труппе. Он даже настаивал на содержании личного помощника, для очистки фургона и кормежки животных. Эти проявления исключительности, вкупе с его весьма сдержанным поведением друзей ему не прибавили. Он, со своей стороны, казался неподходящим для цирковой профессии; ел в одиночестве, спал в своем собственном фургоне без зимнего отопления и все свое время и внимание уделял выступлениям.
Об этом человеке ходило много расплывчатых и противоречивых слухов. Во-первых, болтали о его возрасте и национальности. Говорили, что он только что вернулся из Африки, и что выловил в этих джунглях леопарда для новой сцены. По другой версии рассказов его представляли как с позором изгнанного с континента, после скандала из-за женщины. К тому времени, как я вернулся в штаб, все шоу занималось дикими сплетнями. Я все это не замечал.
Потом я увидел, как он работает. Это был первый раз, и только старик и я присутствовали на ипподроме, напоминавшем сарай, который ограждала большая стальная клетка. Зарофф пообещал старику что-то совершенно иное. Тот понял. Представьте себе огромную деревянную арену, с белыми, голыми стенами, безобразно отражающими блики сотни потолочных огней. В центре стальная клетка. Двое помощников стоят рядом, напряженные и настороженные. Иногда они нервно теребят ружья — оружие, заряженное не холостыми патронами. Мы с боссом сидели на стульях, расположенных возле двери, наши глаза приклеились к сцене. Старик злобно жевал огрызок сигары. Атмосфера была заряжена статическим электричеством страшных ожиданий.
В зимние месяцы мало посетителей, нет счастливых, веселых толп. Никакие клоуны не разыгрывают свои чудаковатые шуточки, чтобы снять напряжение смехом. Работа со зверьми, недавно выловленными в джунглях, не так безопасно скучна, как хорошо проработанная сцена. После того, как сцена доведена до совершенства, реальной угрозы нет; но она существует раньше, в течение долгих, медленных часов зимних тренировок. Именно об этом мы думали, когда ждали в том молчаливом пустом сарае; ждали и волновались.
Вдруг тишину прервал стон. От деревянных подмостков на другой стороне от стальной клетки шел мягкий и целеустремленный ком шерсти на бархатных ногах — и с цоканьем острых когтей. Короткий, гортанный кашель разнесся в воздухе. Одновременно наши ноздри заполнил теплый, зловонный дух мускуса джунглей — запах дикого зверя, заставляющий топорщиться волосы на затылке и шее. Кашлей прибавилось — и они усилились до грозного рева в обширной тишине нависшей атмосферы. Они надвигались!
По подмосткам вышагивал рыжеватый силуэт — пятнистый зловещий силуэт гигантского африканского леопарда; изящного как змея и прекрасного как смерть. Зеленые глаза с изумрудными отблесками беспокойно рыскали над ареной. Желтые клыки разомкнулись, обнажая длинный, слюнявый язык. Зверь пробежал на негнущихся ногах вокруг арены, а потом с ревом повернулся к нам. Я вдруг понял, что купаюсь в поту. Другое желтое тело выпрыгнуло из клетки. Похожее на штрих янтарной молнии, оно прыгнуло на решетку и безумно заскребло сталь.
