— Войди и пристегнись, — сказал Эрик. — Поторапливайся!
— Надо снять скафандр. — Руки у меня начинали дрожать, наступала реакция. Я не мог справиться с зажимами.
— Нет, не надо. Если мы стартуем теперь же, то, может, и попадём домой. Оставь скафандр в покое и садись.
Я так и сделал. Стоило мне затянуть свои хитросплетения, взревели турбины. Корабль чуть задрожал, а потом рванулся вперёд и мы выскользнули из-под бака-дирижабля. По мере того, как турбины набирали рабочую скорость, давление усиливалось. Эрик выдавал всё, что мог. Это причинило бы неудобства даже без металлического скафандра. Со скафандром это было пыткой. Кресло моё от него загорелось, но я не мог набрать достаточно воздуху, чтобы это сказать. Мы мчались почти вертикально вверх.
Мы двигались уже двадцать минут, когда корабль вдруг дёрнулся, как гальванизированная лягушка.
— Турбина отключилась, — спокойно сообщил Эрик. — Пойду на другой. — Корабль вильнул — отстрелилась выбывшая из строя турбина. Теперь он летел, как подраненный пингвин, но продолжал ускоряться.
Одна минута… две…
Заглохла вторая турбина. Словно мы въехали в патоку. Эрик отстрелил турбину и давление прекратилось. Я смог говорить.
— Эрик.
— Что?
— Нет ли валерьянки?
— Что? А, понимаю. Скафандр жмёт?
— Конечно.
— Живи так. Дым спустим попозже. Я собираюсь немного попарить в этой гуще, но когда я включу ракету, это будет страшно. Без пощады.
— Нам удастся выбраться?
— По-моему, да. Мы близки к тому.
Сначала ледяным холодом влилось в душу облегчение. Потом гнев.
— Больше нигде нет необъяснимого онемения? — спросил я.
— Нет. А что?
— Если появится, ты проверишь и скажешь мне, идёт?
— У тебя что-то есть на уме?
— Забудь. — Я больше не сердился.
— Чёрт меня возьми, если забуду. Ты же отлично знаешь, что это были механические неполадки, болван. Ты же сам их починил!
— Нет. Я тебя убедил, что я должен их починить. Надо было, чтоб ты поверил — турбины должны опять заработать. Я тебя вылечил, сотворив чудо, Эрик. Просто я надеюсь, что мне не придётся выдумывать для тебя всё новые плацебо на обратном пути.
— Ты так считал и всё-таки вышел на крыло на высоте шестнадцати миль?
— В механизмах Эрика что-то хрюкнуло. — У тебя желудок вместо мозгов, Коротышка.
Я не ответил.
— Ставлю пять тысяч, что неисправность была механическая. Пусть решают механики после нашего приземления.
— Идёт.
— Включаю ракету. Два, один…
Ракета включилась, вдавив меня в металлический скафандр. Дымные языки пламени лизали кресло возле моих ушей, выписывая копотью чёрные узоры на зелёном металлическом потолке, но застилающая мне взгляд розоватая дымка не имела отношения к огню.
Человек в толстых очках развернул схему венерианского корабля и потыкал коротким пальцем в хвостовую часть крыла.
— Вот примерно здесь, — сказал он. — Наружное давление сжало канал провода как раз в такой степени, что провод больше не мог сгибаться. Он вынужден был вести себя так, как если бы был жёстким, понимаете? А потом, когда металл расширился от тепла, вот эти контакты сместились и разошлись.
— Я полагаю, конструкция обоих крыльев одинакова?
Он посмотрел на меня с удивлением.
— Ну разумеется.
Я оставил в груде Эриковой почты чек на 5000 долларов и улетел на самолёте в Бразилию. Как он меня отыскал, мне никогда не узнать, но этим утром пришла телеграмма:
ПОЧЕМУЧКА ВЕРНИСЬ Я ВСЁ ПРОСТИЛ МОЗГ ДОНОВАНА
Пожалуй, я так и сделаю.
На Плутоне ночь. Линия горизонта, резкая и отчётливая, пересекает поле моего зрения. Ниже этой изломанной линии — серовато-белая пелена снега в тусклом свете звёзд. Выше — космический мрак и космическая яркость звёзд. Из-за неровной цепи зубчатых гор звёзды выплывают и поодиночке, и скоплениями, и целыми россыпями холодных белых точек. Медленно, но заметно движутся они — настолько заметно, что неподвижный взгляд может уловить их движение.
Что-то здесь не так. Период обращения Плутона велик: 6,39 дня. Течение времени, видимо, замедлилось для меня.
Оно должно было остановиться совсем.
Неужели я ошибся?
Планета мала, и горизонт поэтому близок. Он кажется ещё ближе, потому что расстояния здесь не скрадываются дымкой атмосферы. Два острых пика вонзаются в звёздную россыпь, словно клыки хищного зверя. В расщелине между ними сверкает неожиданно яркая точка.
