Подозрение было ещё слишком туманным, чтобы оформить его в словах, и к тому же мне следовало ещё закончить проверку. Очень трудно будет сказать об этом Эрику, если я окажусь прав.
В крыле были устроены четыре проверочные панели, хорошо защищённые от жара, бывающего при вхождении в атмосферу. Одна находилась на полпути назад, на фюзеляже, под нижним краем бака-дирижабля, присоединённого к фюзеляжу таким образом, что корабль спереди выглядел, как дельфин. Ещё две находились в хвостовой части стабилизатора, а четвёртая — на самой турбине. Все они держались на утопленных в корпус болтах, открывавшихся силовой отвёрткой, и выходили на узлы электрической системы корабля.
Ни под одной из панелей ничто не было смещено. Соединяя и размыкая контакты и справляясь по реакциям Эрика, я установил, что его чувствительность прекращалась где-то между второй и третьей контрольными панелями. Та же история была и на левом крыле. Никаких внешних повреждений, ничего неисправного в соединениях. Я снова спустился на землю и не торопясь прошёлся вдоль каждого крыла, направив луч головного фонаря вверх. Снизу тоже никаких повреждений.
Я подобрал вёдра и ушёл внутрь.
— Выяснять отношения? — Эрик был удивлён. — Не странное ли сейчас время затевать споры? Оставь это на полёт в космосе. Там у нас будет четыре месяца, в которые больше нечем заняться.
— Это не терпит отлагательств. Прежде всего, не заметил ли ты чего-нибудь, что от меня ускользнуло? — Он наблюдал за всем, что я видел и делал, через телеглаз, установленный в шлеме.
— Нет. Я бы дал знать.
— Отлично. А теперь слушай. Поломка в твоих цепях не внутренняя, потому что ты чувствуешь всё до второй контрольной панели. Она и не внешняя, потому что нет никаких свидетельств повреждения или хотя бы пятен коррозии. Значит, неисправность может быть лишь в одном месте.
— Давай дальше.
— Остаётся также ещё загадка — почему у тебя парализовало обе турбины. Отчего бы им сломаться одновременно? На корабле есть лишь одно место, где их цепи соединяются.
— Что? Ах да, понимаю. Они соединяются через меня.
— Теперь давай предположим на минуту, что неисправная деталь — это ты. Ты не механическая деталь, Эрик. Если с тобой что-то произошло, дело не в медицине. Это было первое, что мы проверили. Но это может быть связано с психологией.
— Очень приятно узнать, что ты считаешь меня человеком. Так у меня, значит, шарики поехали, так?
— Слегка. Я думаю, у тебя случай того, что называют триггерной, или курковой анестезией. Солдат, который слишком часто убивает, обнаруживает, что его правый указательный палец или даже вся ладонь онемела, словно они больше ему не принадлежат. Твоё замечание, что я не считаю тебя машиной, Эрик, имеет большое значение. Я думаю, в этом-то всё дело. Ты никогда по-настоящему не верил, что всякая часть корабля — это часть тебя. Это разумно, потому что это правда. Каждый раз, когда корабль переустраивают, ты получаешь новый набор частей и правильно, что ты не думаешь об изменении модели, как о серии ампутаций. — Эту речь я отрепетировал, постаравшись всё выразить так, чтобы Эрику оставалось только поверить мне. Теперь я понял, что она должна была звучать фальшиво. — Но теперь ты зашёл слишком далеко. Подсознательно ты перестал верить, что можешь ощущать турбины частью себя, как это было задумано. Поэтому ты и убедил себя, что ничего не чувствуешь.
Когда моя заготовленная речь кончилась и ничего больше не осталось сказать, я замолчал и принялся ждать взрыва.
— Ты рассудил неплохо, — сказал Эрик.
Я был поражён.
— Ты согласен?
— Этого я не говорил. Ты сплёл элегантную теорию, но мне нужно время, чтобы её обдумать. Что нам делать, если она верна?
— Ну… не знаю. Просто ты должен излечиться.
— Хорошо. А вот моя идея. Я полагаю, что ты выдумал эту теорию, чтобы сложить с себя ответственность за возвращение живыми домой. Она взваливает всю проблему на мои плечи, фигурально выражаясь.
— Ох, что за…
— Заткнись. Я не говорил, что ты не прав. Это был бы беспредметный спор. Нам нужно время, чтобы обо всём подумать.
Только когда уже пора было выключать свет, четыре часа спустя, Эрик вернулся к этой теме.
