Неосуществление мимолетного желания, склонности, акта, ошибки… гарантия бессмертия, вечной юности лиц, мужчин, женщин, участников и участниц, профилей, улыбок, шепчущих, нашептывающих губ и сияющих глаз. Они о чем-то спрашивают, что-то говорят, в чем-то признаются.
Автор — счастливчик. Он снова обрел всех, обрел вечеринку и сад. Вечеринку в саду. Уже навсегда.
Контуры деревьев, облаков, музыки, женщины в саду. Бледно-голубое платье, бледно-желтый зонт, цветущие деревья и клумба в красном. Маки. Стройная, вытянутая фигура вполоборота, легкие складки… Зонт бабочкой парит над головой. Словно сам по себе.
Завтрак на траве и вечеринка в саду «Мулен де ла Галетт». Пишите контрастно, чтобы цвета враждовали друг с другом. И упрощенно: две женщины, двое мужчин. Контуры жестким мазком, форма отвергает линии, она надиктована цветом. Различные оттенки белого, рыжие волосы и пятна света. Волнуют или волновали когда-то. Писатель, он же академик. Мериме и личный друг императора.
Завтраки, вечеринки под сенью. Природа желтеет и становится разнообразнее. Осень — большой художник. Она не рассказывает, не описывает. Она передает. Изображай, не зная, не задумываясь. Что кажется. Заменяй реально существующие формы, предметы, реально существующих мужчин и женщин кажущимися. Они подлинные. Они твои.
Цветовые аккорды, гармония черных, серых и белых цветов, неожиданный акцент и привкус, чувство, темперамент исполнения. Принц химер. Изумительная красота рыжеволосой ирландки. Она разделила с ним его нищету, его надежды, его разочарования.
Трогает не дерево, не лицо, не сцена, не сюжет. Трогают причуды и фантазии воображения. Уходим из сада и приходим к виртуозности и вкусу. Учиться рисовать по Бердслею? Или думать по Беркли?
Белое платье в оттенках листвы. Голова и шея в нежной полутени. Впечатление такое естественное, что его можно было бы счесть ложным.
С твоим отъездом кончилось лето. Небо прорвало. Дождь льет и льет, затихая только перед новым приступом. И ветер сильный, порывистый…
Вчера я первый раз искупалась. Только успела доплыть до берега, началась гроза. Сейчас сидим, пьем. За окном дождь. Впору печку затопить. Прилегла на диван. Слушаю дождь. А они говорят. Встала, захотела написать тебе. Чтобы и ты побывал здесь, где так уютно и лениво от дождя и выпитой водки.
У тебя очень хороший рассказ. Писал человек, которому есть что сказать. Сейчас это редкость. Но не могу удержаться от совета. Представляю твой взгляд: грустный и отчужденный, учтивый и недоверчивый. Ты выслушаешь, но, что бы я ни говорила, для тебя не будет иметь никакого значения. Это скорее комплимент. Сам знаешь, почерк очень действует, мешает читать. Я набралась наглости и перепечатала. Если хочешь сохранить его в рукописи, даю слово: уничтожу все машинописные листы. Но перед этим — прошу тебя — прочти его напечатанным. Рассказ очень хороший, а хотелось бы, чтобы он был безупречным.
Вот и все, что мне захотелось написать тебе. Ответу буду рада.
В начале жизни школу помню я…
Великолепный мрак чужого сада…
Мы, в лодочке катаясь, гуляли в озерке.
Поедем в Царское Село!
Живопись на пленэре. Широкий мазок для тел и мелкие, юркие для травы, деревьев, ручьев и водопадов.
Непринужденно. Но где же единство композиции?!
О-о-о! О Соломоне с девушками под канадское радио, о Деме и Римуле, — на нее, как на машину, я смотрю, первым делом открываю я капот; о зубном технике при театре оперы и балета и еще кое о чем. О Татьяне в обрамлении гостиничного номера с крейсером «Аврора». О Молоствове, прапраправнуке генералиссимуса, и его письмах к, о субординации, о деле техноложки. От трех до восьми. О яблоках на даче под. Фигурировали на процессе. Было очень смешно. О нашем Белинском, любви к аплодисментам и профессорским кафедрам; патриотизме, гедонизме, сионистском лобио, о том, как трудно «любить без конца», о мамелюках, мамертинцах, маккавеях и городе Мариуполе. О Ягайлах и Ядвигах. Ты спросишь, кто велит? — Всесильный бог деталей, Всесильный бог любви.
О римской б…. с большой буквы. Продолжение следует…
И жизнь, как тишина осенняя, подробна.
