Бумажка и в самом деле висела. Петро прочитал ее: «Медицинские работники принимаются вне очереди».
Эта бумажка Петра и доконала. Он прочитал ее, на часы поглядел — подпирало к десяти. Надо было действовать.
Поднялся Петро и снова пошел к окошку регистратуры. Теперь здесь была очередь. Он решительно просунулся к «амбразуре» и спросил:
— Ну где он? Где зубной? Когда будет?
— Откуда я знаю, ты чего пристал?
— Ну, кто, кто знает? Я же тоже не знаю. Ну, кто-то же должен знать?
— Отвяжись. Придет. Посидишь — не слиняешь.
— Ну, когда, я спрашиваю, придет?! — повысил голос Петро. — Десять часов уже!
— Не кричи и не мешай работать. Вон у меня сколько людей. Отойди…
— Никуда не пойду, — бычком уперся Петро, заслоняя окошко. — Зови кого хочешь. Начальство свое зови. Пусть толком мне скажут, когда зубной придет. Я же не могу его весь день ждать. Мы там пятеро сидим, лбов. Мы не пенсионеры, цельный день высиживать.
— А ну отойди, — окрысилась регистраторша. — Иди на жену шуми, на меня нечего.
Заволновалась и очередь.
— Ему говорят…
— Вот настырный.
И кто-то уже подбирался к Петру, собираясь его силком от окошка отодвинуть.
Хорошо, что не успел подобраться.
— Полина! Полина! — закричала регистраторша. — Позови кого-нибудь, не дает работать. Все загородил, людей не пускает.
— Вон Анатолий Василич… Анатолий Василич!
Подошел Анатолий Васильевич. Тоже в халате, при галстуке. Видно, из начальства. Спросил:
— В чем дело?
Петро ему объяснил.
— Ну и что? — спросил Анатолий Васильевич. — Его на консультацию, наверно, пригласили. Задерживается. Таких же, как вы, людей лечит.
— Так и сказали бы, что нет! — горячился Петро. — И голову не морочили вот этими бумажками. А то расписали, прям точность, девять ноль-ноль! Как на войне… Ноль-ноль. Сидим как дураки! Пятеро лбов. Все с работы. А то сидим! У той клушки спрашиваю: не знаю, не знаю… — передразнил Петро. — Чего там сидеть, кого высиживать, если ничего не знаешь.
Люди вокруг глядели и слушали. И врач построжел.
— Это что такое? Здесь поликлиника. И знаете… А ну-ка, запишите его! дал он указание. — Мы сообщим! И призовем к порядку…
С улицы в дверь ввалился Михеев, Петров помощник. Бригадира увидев, он сказал:
— Петро, ну скоро ты? Машины ждут. Все собрались. Ждем, ждем…
— И вы здесь нам… — продолжал читать врач.
— Идите вы… — махнул рукой Петро и пошел к раздевалке.
Гардеробщица не спешила. Номерок долго разглядывала, вперевалочку за полушубком пошла.
— Боишься растрясти? — подогнал ее Петро и процедил сквозь зубы: — Шашки б вам еще…
— Это тебе надо спешить. А то все выпьют, тебе не достанется.
Петро лишь зубами скрипнул и, схватив полушубок, быстро пошел к выходу. Из двери вышел, увидел: три машины рокотали, груженые, ждали его.
— Вот он! Наконец! — увидев бригадира, закричала братва. — Поехали!
Поехали.
А ведь права была эта утка, гардеробщица, все насквозь видела.
Петро сел в кабину и, когда тронули, сказал шоферу:
— У магазина остановишь.
— Так нет еще одиннадцати, не дают.
— Дадут, — мрачно ответил Петро и сморщился, ойкнул, ухватившись за щеку.
ТЫСЯЧА РУБЛЕЙ В ФОНД МИРА
Стояли последние майские дни; навигация была в разгаре, и потому затон судоремонтного завода широко синел просторной водой. Лишь за пирсом дремали, ткнувшись в берег, старые пароходы «Канин», «Варламов», «Герой Денисов». На слипе, поднятые над водой и землей, два гордых красавца «ОТА» синели статными корпусами с белейшими парусами рубок, а позади них, на стапелях, толпился всякий народ на капитальном ремонте: землечерпалка «Донская-6», две самоходки «Двина» да «Алексин», ржавый «Бирск», «Сухона» с начисто развороченным носом и старенький дебаркадер.
На дебаркадере, с самых майских праздников, находилась бригада Жоры Ногайцева: сам бригадир и двое помощников, Саня и Котофей. Жора Ногайцев был человеком известным, он работал на заводе всю жизнь. Его молодые помощники армейских гимнастерок еще не сносили. Причем Котофей — было, конечно, прозвище рыжеусого, зеленоглазого Тимофея. Особенно похож он был на кота, когда молодую бабенку видел. Усы его сразу топорщились, круглые глаза горели огнем — ни дать ни взять отъявленный котяра. Саня был парнем скромным, он чуть-чуть заикался и потому при чужих мало говорил, смелел лишь при своих.
