— Спрашивай, дед!
— Где ты был прошлой ночью? Мы же все вместе спать легли. Ночью я проснулся посмотреть, взошла ли дорожная звезда. Ее еще не было видно. Привстал, вижу: один из твоих буйволов стоит и смотрит туда, где Мекиш. Иду к телеге поглядеть, в чем дело. Вижу — тебя нет. Скажи мне прямо, где был. В селе?
— В селе.
— Не след тебе в Мекиш ходить.
— Почему?
— Его там чуть жизни не лишили.
— Ты про отца?
— Про него. И он был вроде тебя. Помню его, будто сейчас перед собой вижу. Идет впереди каравана, цепь в руке, шапка набекрень. В котором году было — не могу сказать. Хорошее зерно отвезли мы тогда на море, выручили сколько полагается и ехали домой веселые. Подъезжаем к Мекишу, он повернул — и прямо в село. Отговаривали его — не слушает. «Я, говорит, посмотрю, кто меня остановит! Распрягу телегу у самого колодца, песню заиграю, девок соберу. Если какая понравится… Мекишане в те времена злющие ходили. Спросишь, почему? Болтали, что колодец их чертов заколдованный; мол, кто из него воды отопьет, оторваться не может. А я тебе скажу: не в колодцах дело, а в девушках. Каждая красоты невиданной. Раньше-то дорога через самое село шла, и все путники на постоялый двор заезжали. Выйдут девки за водой, а путники на них глядят да усы крутят. И то сказать: не наглядишься. Каждую осень крали из Мекиша самую красивую. Ну, терпели мекишане, терпели, пока терпенье кончилось, а потом огородили село высоким плетнем, отвели дорогу в сторону. А твой отец тот плетень топором рассек. Мы-то не посмели за ним пойти. Били его тогда в селе, убивали, да до смерти не могли убить, крепко душа в теле держалась. Еле он вырвался, без рубахи и без буйволов. Потом в постели лежал целый год. А как встал на ноги, уперся: не стану жениться, и все тут. Семь лет в холостяках ходил, потом уже встретил твою мать да гнездо с ней свил.
— А почему не хотел жениться?
— Да говорили, будто была у него одна в Мекише, опоила его приворотным зельем. Иначе с чего бы ему плетень топором рубить?
— Кто такая?
— Не знаю. Сколько я к нему ни приступал, чтобы назвал ее, — нет и нет. Скрытный человек. Мол, что было, то было, да померло и похоронено. Так он говорил, да я-то знал, что не померло, а живет и углем жжет его душу.
— Что жжет?
— Тоска по первой.
— А после женитьбы отец не заезжал в Мекиш?
— Ездил один раз, и того-не надо было делать.
— Почему?
— Откуда мне знать. Спроси свою мать. Я ее, бедную, однажды встретил на мосту, она с кладбища шла. Как заплачет, как запричитает! Мол, пропади оно пропадом то село, гори огнем! Чтоб от него следа не осталось!
Видно, признался ей старый перед смертью. Я ее спрашивал — не говорит. Ты, как домой вернешься, сам ее спроси, может, тебе и скажет. Когда мы в путь собирались, она ко мне приходила. Мол, если пойдешь в Мекиш, чтобы не пускал я тебя. Не след тебе было туда ходить!
Субботним вечером показался на дороге длинный караван. Когда он поравнялся с Мекишем, от него отделилась одна телега и повернула к селу. Караван остановился среди дороги. За телегой побежал старик, долго махал руками, но, поняв, что телегу не остановишь, вернулся назад.
* * *
На следующий вечер колоколец Карамана зазвенел у Ненчовых ворот. Старуха-мать вскочила, выхватила из очага головню, зажгла лампу и, прикрывая огонек ладонью, вышла встречать сына.
— Иди, мам, посмотри, какой я тебе прибыток привез!
Старуха подошла к телеге, подняла лампу повыше и обмерла: в телеге прямо и неподвижно сидела молодая красавица.
Ненчо бросил цепь и схватил морщинистую материнскую руку, чтобы поцеловать ее. Девушка не знала, куда девать глаза от стыда.
— Откуда привез?
— Из Мекиша, мама.
— Из Мекиша?
Сверкнули глаза у старухи. Заблестели монетки в ушах девушки.
— Как тебя звать, дочка?
— Нанка.
— Чья будешь?
— С постоялого двора.
— Уж не дочка ли Русаны-хозяйки?
— Ее.
— Матушки, пресвятая богородица, до чего дожить привелось! Что ты наделал, Ненчо! Что ты наделал! Не говорила ли я тебе: не ходи в Мекиш! Ведь эта красавица, твоя невеста — родная сестра тебе!
Как от удара, покачнулся парень. Девушка окаменела. Мать заплакала. Все трое не знали, куда деться.
