Я запомнил, как днем раньше этот корреспондент разъезжал по самому центру
Грозного, стоя в бэтээре, словно какой-нибудь отчаянный малый из американского кино. А когда меня поймали с бутылками и прижали спиною к стене, он словно столб торчал в машине и смотрел, как надо мной издеваются.
Потом отвел глаза в сторону и не стал смотреть. Когда после захвата КП проверили его документы и оказалось, что он не только корреспондент иностранной газеты, но и старинный кровник нашего рода, дядя Ибрагим и попросил, чтобы иностранца выдали ему.
Дяде стало его жалко. Наверное, ему передалось что-то из того, что почувствовал я перед тем, как потащили меня расстреливать за угол дома. Ведь я смотрел на этого иностранца, как смотрят на того последнего, остающегося в жизни, которого видишь перед самой смертью. И он точно так же смотрел…
Передо мною были испуганные, как у меня самого, глаза иностранца. У остальных, которые выставились из бэтээра, держа автоматы дулами вверх, и у тех, которые стояли на земле передо мною, были совсем другие глаза. В них нельзя было смотреть – да и не надо было мне смотреть в них.
Когда чеченец приходил к врагам, чтобы выкупить у них тело убитого брата, – им в глаза он никогда не смотрел. Если же его самого ловили и собирались убить, он тоже не смотрел им в глаза. Так продолжалось столетиями. Чеченская война была войной не только против русской империи, но и войной против всех империй – за то, чтобы каждый из нас был свободным, жил на своей земле, никому не подчиняясь. И это желание, пожалуй, было единственным, чего не мог изменить чеченец ни в жизни, ни в смерти своей. Желание быть свободным и никому не подчиняться – никакому царю или императору. Так говорил мой дядя из Гудермеса.
Дядя Ибрагим по документам и по свидетельству пленного штабного офицера признал в иностранном журналисте потомка того генерала, под коман- дованием которого сто пятьдесят лет тому назад был дотла сожжен наш большой родовой аул, заколоты все жители от мала до велика, женщины поруганы и сброшены в пропасть – и остались в живых всего несколько человек. От одного из них и продолжился наш род, и я был самым последним – значит, самым старшим в этом роду. Но я погиб, прожив на свете всего двенадцать лет.
И дядя Ибрагим, сопоставив все события, о которых он знал, с тем фактом, что я умер, оказывается, в неосознанном порыве отомстить за старинную кровь – желая поджечь именно тот бэтээр, в котором находился наш кровник, – дядя был благоговейно потрясен столь явным проявлением воли судьбы. Моя часть существования в нашем древнем роду продолжалась недолго и была внезапно прервана выстрелом в голову. Новая вспышка войны в Чечне еще только разгоралась – невиданной по жестокости войны. И мой дядя Ибрагим, учитель истории из Гудермеса, в глубокой печали задумался над тем, не пре- рвется ли скоро и его жизнь, мгновенно взятая злобою этой беспощадной войны.
Но он не мог, Ибрагим из Гудермеса, нарушить древних законов чести и пристрелить, как собаку, совершенно беспомощного и безоружного кровника.
Иностранный журналист, потомок эмигрировавшего за границу сына жестокого генерала, героя Кавказской войны, – пленник был поистине в жалком состоянии.
От перенесенных потрясений что-то случилось с его головою, он перестал понимать по-русски, исподлобья бессмысленно смотрел на окружавших его бородатых и усатых чеченских боевиков.
Когда ему велели встать и выходить из подвала на ночную улицу, покорно поднялся и без единого слова шагнул в темноту. Можно предположить, что в ту минуту он подумал о том, что его повели на расстрел. Тогда поведение пленника должно посчитать в высшей степени мужественным. Он не причитал и не плакал, как другие.
Но вот когда Ибрагим из Гудермеса достал свой ТТ и протянул ему, держа пистолет за дуло, – можно сказать, вложил в его руку заряженное оружие, иностранец выглядел все таким же бесчувственным и отупевшим. Объяснений чеченца, что на улице он сейчас будет нападать, а тот должен защищаться, как истинный мужчина в равном поединке, журналист, очевидно, не понял. Он шел в темноте, спотыкаясь на неровностях дороги, сжимая пистолет, – но не воспринимая, наверное, что это за вещь находится в его правой руке.
