Каждый раз в таких случаях я буду писать тебе, моя любимая, ведь ты чистая, ты любишь меня, как и я тебя, и поэтому ты святая! Я еще не вижу тебя, но свет твой уже чудится мне вдали, и доносится волнующий аромат твоих волос. Как сказал величайший поэт нашего века А. Блок:
«Предчувствую Тебя. Года проходят мимо —
Все в облике одном предчувствую Тебя…
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты».
Письма я буду складывать в папку, а пространство донесет их содержание до тебя в виде крылатых мыслеформ, таких же красивых и полных сладостного томления, как красива моя любовь к тебе, как красива ты сама, моя ненаглядная.
Твой и только твой Александр.
P.S. Так я буду подписываться, пока ты не дашь мне другого ласкательного имени, которое тебе подскажет любовь, ведь ты тоже любишь меня, и не может быть иначе».
Второе письмо Александра Николаева.
«Моя дорогая, единственная!..
Я часто задумываюсь о том, где ты живешь и что тебя окружает. Мне трудно представить тебя среди шумного города, среди толп озабоченно спешащих людей, в пыльном метро, у заводского конвейера. Еще нелепее кажешься мне ты в роли секретарши у директора — напудренной, с подкрашенными волосами и проникнувшейся важностью своей миссии… Швейная мастерская больше подошла бы тебе, но она тоже не то, не то… Я хочу поселить тебя в другом месте. Но чтобы лучше меня понимать, ты должна кое-что узнать о моем детстве.
Я вырос в бревенчатом домике у самой опушки тенистого, с солнечными прогалинами леса. Там жили русалки. Домик был небольшой — всего две комнаты. В середине стояли печь и плита, соединенные горизонтальным коленом дымовой трубы таким образом, что между ними под этой трубой образовалась ниша. Ты, может быть, удивишься, зачем я привожу такие детали, но сейчас поймешь, почему это нужно. Дело в том, что в ветреные дни, а таких у нас было немало, в этой трубе возникал настоящий концерт. Пока ветер еще набирал силы, в ней слышались как бы продолжительные вздохи огромного спящего животного. Потом дыхание усиливалось и переходило в вой с переливами, заканчивающимися жалобным скулением брошенных щенят. А иногда ветер дул с краткими перерывами, и тогда отдельные завывания следовали одно за другим то выше, то ниже, и создавалось впечатление, что какие-то обиженные существа горько сетуют на свою судьбу и плачут. Эти голоса ветров не просто замолкали, а удалялись, зовя меня с собой, и я в своем воображении улетал с ними. И всегда-то меня уносило в строну красивых, поросших лесом холмов с уютными, раскинувшимися между ними деревеньками и полянами. И проносясь над ними, я кого-то искал, но сам точно не знал — кого. Теперь я знаю — это была ты, я искал тебя. Но, ты, может быть, тогда еще не родилась».
Третье письмо Александра Николаева.
«Никогда не думал, что какой-то пустяшный разговор может так испортить настроение, вернее, омрачить душу. Точно плюнули в стакан, из которого я пью. Я люблю тебя, но это не значит, что я слеп по отношению к красоте других женщин. Меня радует их красота, мне приятно с ними разговаривать, даже оказывать некоторые услуги, но они не волнуют меня. Среди моих сослуживцев есть очень хорошенькие, я бы сказал, даже привлекательные девушки, с которыми у меня хорошие, товарищеские отношения. С детски наивными глазами Таня В., пышнокудрая Анфиса, с изумительным овалом надменного лица, всегда такая строгая Лиля Б. — достойные девушки, по крайней мере, я их считал таковыми до вчерашнего дня…
Во время обеденного перерыва я заметил, что несколько моих сослуживцев, стоящих поодаль в углу, о чем-то заспорили, изредка поглядывая на меня. Потом один, не буду называть имени этого, весьма почтенного вида, отца семейства, подошел и объявил, что я избран членом клуба плазмодиевых1. Когда я спросил, что это за клуб и каковы будут мои обязанности в нем и почему у него такое странное название, мне объяснили что обязанности будут самые приятные, так как члены клуба на своих собраниях сбрасывают с себя путы предрассудков и узко-мещанской морали, которая устарела и якобы не соответствует высокоразвитому сознанию современного Homo Sapiens. Что в названии клуба скрыт вызов обществу, еще не освободившемуся от вышеуказанных пут. В нем даже есть нечто кощунственное, и это слегка щекочет нервы…
