Хозяйка всячески пыталась его утихомирить.
— Чувствует, что его ожидает, потому и беспокоится, — снова произнесла она.
— Что кого ожидает, это еще вопрос, — парировал я.
А сам только и думал, как бы с минимальным ущербом выбраться из переделки. При одной только мысли, что придется подходить к этой свихнувшейся глыбе, мне делалось не по себе.
Наконец, боров остановился неподалеку и, как бы оценивая, принюхиваясь ко мне, стал время от времени нервно похрюкивать низким утробным звуком. Посчитав это самым удобным моментом, я, пересилив себя, стал подходить к нему, заранее определяя, в какое место буду бить. Я хотел его ударить под переднюю левую ногу, предварительно почесав у свинки живот. Мои губы с лицемерной лаской произносили что-то вроде «Боря… Боря… хороший…», а лицом я пытался изобразить подобие дружелюбной улыбки.
В последний момент, когда я уже готов был его коснуться, он, как бы разгадав мое намерение, отпрянул в сторону, крутнувшись на задних ногах и перенеся подальше от меня переднюю часть туши. И опять встал. Честно говоря, мне было в этот момент не безразлично, что во мне могут заподозрить … душевный дискомфорт. Поэтому часть моего сознания была обращена на то, как я выгляжу со стороны. Приходилось … играть на публику. Я снова стал подходить к свинье… вторая попытка закончилась с тем же успехом. Кабан вовсе не намерен был кого-то к себе подпускать. Отрадно было только то, что ко мне кабан не проявлял агрессии, напротив, всячески старался увильнуть от нашей встречи. Поэтому я даже снова почувствовал уверенность. После нескольких неудачных дерзновений я решил действовать иным образом. Попросил у мужиков топор, который они мне подали, не спускаясь (нужно отметить) с крыльца, а Петровна, для того чтобы хоть как-то отвлечь внимание животного, решилась все-таки вынести из дома кастрюлю какой-то бурды, на которую боров с жадностью набросился. Тем не менее бдительности он не терял и не выпускал меня из поля зрения. В конце концов, мне все же удалось подойти к нему с левой стороны и приложиться обухом к свинячьей голове. Да не совсем удачно. Он почти увернулся. Топор, скользнув по левой части черепа, бухнулся о землю. Но удар все же был достаточно мощным, и оглушенный боров повалился набок. Какое-то время он лежал в нокауте, и я уже подбирался к нему, готовый перерезать горло, как вдруг кабан вскочил и с диким визгом, словно бритвой резанувшим по сердцу, бросился прочь. Желая как можно скорее покончить со всем этим, я в два прыжка догнал его, и боров тем же образом был окончательно повержен. Эта мерзейшая процедура, конечно же, никакого удовольствия мне не доставляла. Зато публика, как мне показалось, была в восторге. Разве что свиста я не слышал, но советы с крыльца сыпались рекой. Боров лежал и сучил ногами, переваливаясь с боку на бок, поэтому мне не сразу удалось перерезать ему горло, чтобы спустить кровь. И тут, видимо, перешагнув через свое малодушие, подскочил Генерал и в стремлении помочь мне схватил кабана за задние ноги. Тот неожиданно, видимо, уже в последних конвульсиях взбрыкнул — и детина весом в сотню с лишним килограмм отлетел назад к воротам и сел на заднюю часть. Потом нам все же удалось довести дело до конца. Я смотрел на убитое животное, и мне не верилось, что это все-таки произошло. Нервы мои были на пределе. Я достал сигареты. Первая спичка сломалась, когда я попытался прикурить. Руки ходили ходуном.
— Ничего, ничего, Васильич! Сейчас выпьем, свининкой закусим, и ты успокоишься, — похлопав меня по плечу своей мотовилой, сказал Генерал, — все будет хорошо.
— Выпить выпью, но вашего борова жрать не стану, не полезет, — как бы полушутя буркнул я. — от пережитого у меня даже желудок заболел.
— Да ты уж, пожалуйста, не обижайся. Действительно жутковато, я понимаю. Спецов у нас по этому делу нет, хоть и в деревне живем, — продолжал он с доброжелательным видом. — Ты ведь на медведя с ножом ходил, не то, что на какую-то домашнюю свинью. Что это для тебя!
Я аж задохнулся!
— Кто вам сказал такую глупость?
— Михалыч, братан наш старший, — откликнулся Генерал.
