Пананто остановился и позвал соседку. Никто не вышел из валкарана, не отозвался на его требовательный зов. Чутье подсказывало старику, что нужно уходить, бросить жилище, пораженное недоброй силой, и идти, не оглядываясь, не останавливаясь, пока опустевший дом не скроется из виду. А после не вспоминать о нем, и никогда, никогда не возвращаться…
Он решительно приблизился и отдернул шкуру, прикрывающую вход. Внутри было темно и сыро. Очаг давно погас, и даже дневной свет, ворвавшийся внутрь полога, не смог полностью убить притаившиеся по углам черные, глубокие тени. Пананто вошел в валкаран и огляделся. Здесь было даже холоднее, чем на улице, под ногами захрустел белый иней.
Пананто присел возле затухшего очага и попытался вызвать в себе какие-то чувства, чтобы заполнить растущую в груди пустоту. Неужели буря была настолько жестока, чтобы лишить его вновь обретенного счастья?..
Одеревеневшими от холода руками Пананто начал расчищать пепел, которого накопилось удивительно много. Рука старика нащупала что-то твердое. Пананто вытащил странный предмет, отряхнул его и тупо уставился на зажатую в его руке человеческую кость.
Шорох в углу полога заставил старика вздрогнуть. Он поднял голову и встретился взглядом с парой широко раскрытых глаз, поблескивающих недобрым огнем.
— Атэ!
Наваждение развеялось, и Пананто облегченно вздохнул. По крайней мере, Олененок не исчез. Мальчик вышел из темного угла, присел рядом с ним и, склонив голову на бок, стал рассматривать зажатую в руке старика кость.
Пананто бросил страшную находку назад в очаг, глубоко вздохнул и как можно спокойнее спросил:
— Олененок, что здесь произошло?
Мальчик выпрямился, непонимающе глядя на старика.
— Где Рытлина? — спросил Пананто, хотя уже знал пугающий ответ на этот вопрос.
Вместо ответа ребенок открыл рот и указал туда пальцем.
Пананто отшатнулся, едва не упав.
— Есть хочу! — заявил маленький Олененок.
Дрожащими руками старый морянин отцепил от пояса забытый улов. Мальчик тут же схватил протянутую рыбину и жадно вцепился в нее зубами. А Пананто стоял и как завороженный наблюдал за тем, как меняются черты лица существа, которое еще недавно он считал своим сыном. Его кожа побелела, как будто прихваченная инеем, бывшие алыми, как весенние цветы, губы посинели, глаза ввалились и алчно засветились.
Перед ним был уже не беззащитный ребенок, но страшный, ненасытный кэля. Глядя на него, Пананто понял, в чем заключался подарок бури. Дети людей всегда убивают своих родителей. Они впитывают их жизненную силу, но дают ни с чем несравнимую радость осознания того, что после твоей смерти частичка тебя вечно останется жить, передаваемая дальше и дальше — рождающая новых людей.
…А доставшийся ему ребенок-кэля, маленький людоед, не брал, а отдавал поглощенную им силу своему отцу. Но не из любви, а в эгоистичном желании существовать дальше. Существовать, чтобы пожирать.
Вернуть собственную молодость можно, лишь пожирая чужие жизни.
Старик просил бурю открыть смысл его существования, но, получив такой ответ, ужаснулся. Неужели это его судьба? Нести вечно голодное, вечно жаждущее крови существо из одного селения в другое — оставляя за собой только бесплодную, голую тундру? Жить в постоянном страхе, что его сокровище, его проклятие, не утолив вовремя свой ненасытный голод, обратиться против него?..
Значит, такова цена вечной молодости?
Пананто погрузил руки в пепел, смешанный с не перетертым прахом верного пса и соседки, так и не дождавшейся мужа.
«Тяжел ты, подарок бури… До того тяжел, что не удержат тебя эти старые, мозолистые, скрюченные руки…»
— Еще хочу! — капризно заверещал маленький кэля, проглотив рыбу.
— Ешь, — старик протянул ему измазанные в саже руки. — Ешь, сынок…
Кэля вскочил на ноги, блеснул сузившимися глазами и с тонким визгом впился в руки старика. Острые зубы терзали плоть Пананто, но он этого даже не чувствовал. Не от боли горячие слезы текли по его щекам, замирая в морщинах.
— Ешь, сынок… — шепотом повторил он
Олененок, продолжая чавкать, улыбнулся человеку окровавленными губами. Снова открыл ненасытную пасть, чтобы впиться в изуродованные руки старика, но внезапно закашлялся, схватился за горло и повалился на белые шкуры. Царапая ногтями шею, он неистово бил ногами и жутко, протяжно хрипел, пытаясь отхаркнуть измазанную в саже плоть старика.
