Рассказы - 1 - страница 30

Шрифт

Интервал

Когда наступитъ ночь, они выроютъ ровъ на берегу, наполнятъ его щепками и стружками, поверхъ наложатъ большія полнья, на нихъ трупъ, потомъ опять полнья и когда за неимніемъ горючаго матеріала, костеръ потухнетъ, его единоврцы соберутъ пепелъ, положатъ его въ ящичекъ и бросятъ въ открытомъ мор.

Агирре холодно выслушалъ вс эти подробности. Счастливецъ Кхіамуллъ! Онъ умеръ! Огня, побольше огня! О если бы онъ сжегъ весь городъ, потомъ ближайшія страны и наконецъ весь міръ!

Въ десять часовъ океанскій пароходъ поднялъ якорь.

Опираясь на бортъ, испанецъ видлъ, какъ становилась все меньше, словно тонула на горизонт, высокая скала, испещренная внизу рядами огоньковъ. На фон неба виднлся ея темный хребетъ, словно чудовище, прикурнувшее у моря, играя съ роемъ звздъ, сверкавшихъ между его лапами.

Пароходъ обогнулъ Punta de Europa. Огни исчезли… Теперь виднлась лишь восточная часть Горы, черная, огромная и голая. Только на самомъ крайнемъ ея пункт горлъ глазъ маяка.

Вдругъ на противоположномъ конц горы, словно выходя изъ моря, вспыхнулъ другой свтъ, въ вид красной черты, въ вид прямого пламени. Агирре угадалъ, что это такое!

Бдный Кхіамуллъ!

Огонь уже пожираетъ его трупъ на берегу. Люди съ бронзовыми лицами окружатъ теперь костеръ, какъ жрецы давно минувшихъ поколній, слдя за уничтоженіемъ останковъ товарища.

Прощай, Кхіамуллъ!

Онъ умеръ, мечтая о Восток, стран любви и благоуханій, стран чудесъ, и мечты его не осуществились. И на Востокъ же халъ Агирре съ пустой головой, съ утомленной, безсильной, истощенной душой, словно подвергся самой ужасной изъ пытокъ.

Прощай, нжный и грустный индусъ, бдный поэтъ, грезившій о свт и любви, продавая въ сырой дыр свои бездлушки!

Его останки, очищенные въ огн, растворятся въ лон великой матери-природы. Быть можетъ его хрупкая душа птицы снова оживетъ въ чайкахъ, кружащихся вокругъ горы. А быть можетъ она будетъ пть въ ревущихъ, пнящихся волнахъ подводныхъ пещеръ, аккомпанируя клятвамъ другихъ влюбленныхъ, которые придутъ сюда въ урочный часъ, какъ приходитъ обманчивая иллюзія, сладкая лживая любовь, чтобы дать намъ новыя силы продолжать нашъ путь по земл.

Печальная весна

Старикъ Тофоль и двочка были рабами своего сада, обремененнаго непрерывнымъ плодородіемъ.

Они тоже были деревьями, двумя растеніями на этомъ крохотномъ кусочк земли — не больше носового платка, говорили сосди — который кормилъ ихъ въ награду за тяжелый трудъ.

Они жили, точно черви, прилпившись къ земл, и двочка работала, какъ взрослый человкъ, несмотря на свою жалкую фигурку.

Покойная жена дяди Тофоля, бездтная и жаждавшая дтей, которыя скрасили бы ея одиночество, взяла эту двочку изъ воспитательнаго дома. Въ этомъ садик она дожила до семнадцатилтняго возраста, но на видъ ей можно было дать одиннадцать, такъ хрупко было ея тльце, обезображенное узкими острыми плечами, выдающимися впередъ и образующими впалую грудь и горбатую спину.

Она была некрасива и надодала своимъ сосдкамъ и товаркамъ по рынку постояннымъ, непріятнымъ покашливаньемъ; тмъ не мене вс любили ее. Это было въ высшей степени трудолюбивое существо! За нсколько часовъ до разсвта она, дрожа отъ холода въ садик, уже собирала землянику или нарзала цвты. Она первая являлась въ Валенсію, чтобы занять свое мсто на рынк. Ночью, когда приходилось орошать садъ, она храбро хваталась за кирку и, подоткнувъ юбки, помогала дяд Тофолю пробивать отверстія въ склон горы, откуда вырывалась красная вода; высохшая и обожженная земля впитывала ее съ клокотаньемъ наслажденія. А въ т дни, когда цвты отправлялись въ Мадридъ, она носилась по саду, какъ сумасшедшая, обирая грядки и нося охапками гвоздику и розы, которыя скупщики укладывали въ корзины. Вс средства пускались въ ходъ, чтобы питаться этимъ маленькимъ клочкомъ земли. Приходилось быть всегда на мст, обращаясь съ землею, какъ съ упрямымъ животнымъ, которое не пойдетъ безъ кнута. Этотъ клочекъ земли былъ частью огромнаго сада, принадлежавшаго когда то духовенству и раздленнаго на участки. Расширявшійся городъ грозилъ поглотить садикъ, и дядя Тофоль, бранившій арендованный имъ клочекъ эемли, дрожалъ, однако, при мысли, что хозяина одолетъ жадность, и что онъ продастъ землю подъ постройку дома.