— Вот это слово, — сказала она.
Тогда ко мне вернулось воспоминание о том, чего же она попыталась добиться, но должен сказать, пусть я и пробудился и вновь преисполнился внимания, меня это совсем не заинтересовало, все это относилось к какому-то иному миру, в любом случае было уже слишком поздно. Да только, как сплошь и рядом случается, моя безучастность, должно быть, вернула ее на свет, и теперь уже она, возможно, потому, что прорвалась через заграждения, устремилась вперед.
— Это уже не план, — неуверенно произнесла она.
Я понял ее как нельзя лучше, она говорила точь-в-точь как ребенок, проштрафившийся чуть сильнее, чем следовало бы. Поскольку я ничего не сказал, она пыталась догадаться, понял ли я ее, и, если нет, как подобрать не слишком уж весомые слова, чтобы все объяснить. Жестом, который на память кажется мне изумительно невинным, она разжала пальцы, потом слабым голосом спросила:
— Мне не стоило этого делать?
Думаю, что пожать плечами заставила меня злоба — которая остается, когда все остальное уходит; но может, я просто вновь начинал страдать. У нее был такой человечный вид, она находилась еще так близко от меня, дожидаясь своего рода отпущения грехов за нечто ужасное, что, конечно же, совершила не по своей вине.
— Вероятно, так было нужно, — пробормотал я.
Она подхватила эти слова на лету.
— Ведь было нужно, да?
Действительно, казалось, что мое согласие нашло в ней отклик, словно его в безграничном ожидании дожидалась какая-то незримая ответственность, которой она ссужала один только свой голос, и что теперь некая высшая сила, уверенная в самой себе, в счастье, конечно же, не от моего согласия, каковое было для нее совершенно бесполезным, а от своей победы над жизнью, а также и от моего преданного понимания, моего беспредельного отказа, овладела этим юным существом и наделила его ясновидением и господством, которые и диктовали мне мысли и немногие слова.
— Ну а теперь, — сказала она чуть хриплым голосом, — вы же все время об этом знали, да?
— Да, — сказал я, — я об этом знал.
— И знаете, когда это произошло?
— Кажется, кое о чем догадываюсь.
Но ее потребность в торжестве не устраивали нотки покорности и согласия, звучавшие, должно быть, в моем голосе.
— Что ж, возможно, вы знаете еще не все, — выкрикнула она с оттенком вызова. И в самом деле, была в ее ликующем возбуждении некая ясность, горение в глубине глаз, лучи славы, которые сквозь мою тоску затронули и меня — той же величественной гордыней, тем же безумием победы.
— Чего же? — сказал я, в свою очередь вставая.
— Да, — закричала она, — да, да!
— Что это случилось неделю тому назад?
Со страшной жадностью она ловила слова прямо с моих губ.
— И потом? — кричала она.
— И что сегодня вы ходили к X. за… этим?
— А потом!
— И что вы принесли это и раскрыли и, увидев, взглянули в лицо тому, что живо на веки вечные — и для вас, и для меня! Да, я это знаю, я это знаю, я все время это знал.
Не могу точно сказать, достигли ли эти или другие, им подобные, слова ее ушей или нет, и в какое я был приведен расположение духа, чтобы заставить ее их воспринять — это второстепенный вопрос, равно как не обязательно знать, так ли на самом деле все происходило. Должен только подтвердить, что для меня все это выглядит правдоподобно, если оставить в стороне вопросы дат, ибо все это может восходить к существенно более раннему времени. Но истина не в этих фактах. В мечтах я могу упразднить сами эти факты. Но, коли они не имели места, вместо них приходят другие и по зову всемогущего утверждения, которое едино со мной, обретают тот же смысл: история все та же. Может статься, что Н., заговорив со мной об этом “плане”, хотела всего-навсего разрушить ревнивой рукой те кажимости, среди которых мы жили. Может быть, утомившись видеть меня со своего рода убежденностью упорствующим в роли “светского” человека, этой историей она внезапно напомнила мое истинное положение и ткнула пальцем, где мое место. А может, и сама она подчинилась таинственному приказанию, исходившему от меня, звучащему во мне навсегда благодарным голосом, тоже ревнивым голосом некоего неспособного исчезнуть чувства. Кто может сказать: это произошло, потому что дозволили события? Это произошло, потому что в некоторый момент факты стали обманчивы и своим странным сочетанием позволили истине собой овладеть? Сам я не был несчастным вестником какой-то более сильной, чем я, мысли, не был ни ее игрушкой, ни ее жертвой, ибо
