Забвение, нераскрытый дар.
Принять забвение как согласие с тем, что сокровенно, как нераскрытый дар.
Мы не идем к забвению, как не приходит к нам и оно, но внезапно оказывается, что забвение всегда уже здесь и было, и, забывая, мы всегда уже все забыли: в движении к забвению мы оказываемся в присутствии его неподвижности.
Забвение — отношение с тем, что себя забывает, отношение, которое превращает в секрет то, с чем имеется отношение, хранит власть и смысл секрета.
В забвении имеется то, что отклоняется, и само отклонение, каковое приходит от забвения, каковое и есть забвение.
# Позже он проснулся — спокойно, осторожно, перед лицом возможности, что уже все забыл.
Забывая слово, забывая в этом слове все слова.
# “Приди, верни нам приемлемость того, что исчезает, сердечный порыв”.
# Было странно, что забвение смогло так положиться на речь, а речь — вобрать забвение, словно между отклонением речи и отклонением забвения имелась некая связь.
Письмо в направлении забвения.
Что в каждой произносимой речи наперед говорит забвение, означает не только, что каждое слово обречено быть забытым, но и что забвение обретает в речи свой покой и поддерживает ее в согласии с сокровенным.
Забвение в даруемом ему всякой истинной речью покое дает ей говорить даже и в забвении.
Что во всякой речи покоится забвение.
# “Ты не войдешь сюда дважды”. — “Войду, правда, не раз”.
Приглядывая за неподнадзорным.
# По этим словам он узнал, с каким спокойствием полагается на речь забвение.
Память, в которой дышало забвение.
Дуновение, которое он от нее перенимает, которое пронизывает всю историю, дыхание забвения.
# В забвении то, что отклоняется, не может вполне скрыть приходящее от забвения отклонение.
“Забыть смерть — на самом деле это, наверное, вспомнить о смерти? Единственное воспоминание, которое может быть соразмерно смерти, это забвение?” — “Невозможное забвение. Всякий раз, когда забываешь, забывая, вспоминаешь именно о смерти”.
Забывая смерть, наталкиваясь на точку, в которой смерть поддерживает забвение и забвение дарует смерть, отклоняя и забвением смерть, и смертью забвение, тем самым дважды отклоняясь от того, чтобы вступить в истину отклонения.
Порыв забвения в неподвижном ожидании.
# Приглядывая за неподнадзорной явленностью.
Погляди на нее, только на миг, через плечо; брось в ее сторону полувзгляд; не разглядывай ее, гляди; полувзгляд, только взгляни.
Она была чуть ли не слишком присутствующей; не присутствующей — своему присутствию явленной; не отсутствующей — отринутой от присутствующего силой своего в себе присутствия.
# “Так к чему же мне тогда продолжать?” — “Знаю: дабы увериться, что вы не заговорите”. — “Будьте же тогда хоть чуть-чуть дружелюбны к тому, чего я не могу вам сказать”.
То, что она говорила, — он не преминул ее об этом уведомить — не переставало мужественно, смутно бороться. “Против чего?” — “Возможность для нас это открыть входит, конечно же, в награду за эту борьбу”. — “Но против чего же?” — “Вам нужно еще побороться, чтобы это узнать”. — “Ну ладно, я и так знаю: против этого присутствия”. — “Какого присутствия?” — “Моей откликнувшейся на ваш зов явленности”. И, поскольку он замолчал: “А вы, вы со мной боретесь?” — “Я с вами борюсь, но лишь чтобы вы приняли ее, как принял я сам”.
Ей бы, наверное, хотелось — он вполне отдавал себе в этом отчет — заставить его усомниться в ее присутствии, если только слово “сомнение” обладало той силой и тем достоинством, которые она ему, казалось, приписывала.
“Я в вас не сомневаюсь, я никогда в вас не сомневался”. — “Это я знаю, ну а в моем присутствии, в моей явленности?” — “В ней еще меньше”. — “Вот видите: ее вы и предпочитаете”.
Она была чуть ли не чересчур присутствующей — явленностью, болезненно превосходящей его способность оставить ее навсегда присутствующей, замершей там перед ним в неподвижности, даже когда она шла за ним следом, даже когда он прижимал ее к себе, — и пока она говорила, говоря словно рядом со своим присутствием, пока приближалась, приближаясь по причине своего присутствия.
