Выбор образа старца для Распутина был вовсе не случайностью. Объявить себя юродивым, не будучи истово верующим человеком, подверженным множеству плотских и мирских соблазнов, очень сложно. Это все равно, что прикидываться сумасшедшим перед консилиумом профессиональных психиатров. Уж кто-кто, а высокопоставленные сановники Православной Церкви в культовых тонкостях разбирались, поскольку сами следили за точностью исполнения всех обрядов. Если бы Распутин стал настаивать на своем юродстве, его бы ждало неминуемое разоблачение. Но когда по Петербургу пошла слава о Григории Ефимовиче как о юродствующем страннике, он возражать не стал. Не сам же он сои так возвеличил?
Старцем же он объявил себя сам. Это было безопасно — для старчества не существовало строгих церковных норм. Идут за тобой люди, слушают проповеди, называют старцем — и слава Богу. Старец — не святой, не пророк и не юродивый. В конце концов, старец — всего лишь старый человек. И даже необязательно священнослужитель. Монах? Григорий Распутин монахом не был (или был далеко не монахом), но, скажем так, выбранный им образ напоминал образ странствующего монаха. Отдаленно, конечно. Но для Григория Ефимовича и это было благо.
В пору восхождения к вершине славы «божьего человека» Григорий Ефимович выглядел бедным, почти нищим человеком неопределимого возраста. В 1905 году, когда его представили царской семье, Распутину было около 36 лет. Возраст, прямо скажем, не старческий. Но Григорий Ефимович уже научился соответствовать выбранному им образу. У него было длинная нечесаная борода, жидковатые, но, опять же, длинные волосы. Будучи совсем не богатырского роста, он оставлял у своих апологетов впечатление могучего сибирского мужика. Взгляд голубых, глубоко посаженных глаз был пронзительным и колючим. Распутин словно просвечивал людей рентгеном — его поклонники рассказывали, что во время встреч со «старцем» они в буквальном смысле теряли волю. По их спинам струями катился холодный пот, ноги подкашивались и так далее. Распутин умел нагнать страху. В способностях управлял сознанием людей ему не откажешь.
Кстати, цвет глаз Распутина… И здесь не обошлось без разночтений! На цветных фотопортретах глаза у Распутина голубые. Так же описывали Григория Ефимовича и его апологеты — голубоглазым русским мужиком. Для них распутинские глаза светились мудростью. Однако на черно-белых снимках глаза у Григория Ефимовича темные. И те, кто не угодил под чары Распутина, описывали его кареглазым. Так что мы доподлинно не знаем даже его цвета глаз, не говоря уже о мыслях, что бродили в голове этого странного человека.
С людьми, поддающимися его воздействию, Распутин говори; в агрессивной, утвердительной манере. Но все менялось, когда он попадал под насмешливый взгляд человека, который ставил высказывания Григория Ефимовича под сомнение. Критические слова сбивали с Распутина спесь. Он терялся, умолкал и старался либо сам уйти в сторону, либо избавиться от общества неудобного человека. В дискуссии с атеистами и православными священнослужителями, не признававшими авторитета Распутина, он не вступал, поскольку моментально оказывался в проигрышном положении. Он не был способен вести аргументированный богословский спор, поскольку совершенно не разбирался в истории религии, тонкостях христианских канонов и не знал в достаточной для дискуссии степени текста Писания. Не следует забывать, что Григорий Ефимович был глубоко невежественным человеком. И то, что многие воспринимали за проявление его недюжинного ума, было проявлением его недюжинной хитрости. Он мастерски исполнял свою роль, играл религиозными чувствами, и сам верил в то, что говорил. Это и подкупало. Григорий Ефимович не просто умел оставить нужное впечатление у верующих, он сам убеждал себя в истинности выдумываемых им мифов. Импровизировал и гут же проникался собственной импровизацией.
Его речь была импульсивной, путаной, странной. Он то переходил на старославянские, давно вышедшие из употребления словечки, то на брутальную полууголовную речь. Он часто сквернословил, но лишь с теми людьми, которые даже его площадную брань воспринимали как откровение. Распутин тонко чувствовал границы допустимого. С аристократами голубых кровей он вел себя иначе, чем с разночинцами или простолюдинами. С первыми он был кроток, задумчив и добр, со вторыми — напорист, даже нагл и довольно груб. Он знал, что людям нравится проявление властности и отеческое порицание.
