Отец, чей организм, к удивлению, оказался крепче, чем у брата, выкарабкался.
Но исцелился он только физически. Тоска поселилась в его душе.
Отец очень любил брата, Мише было в ту пору всего 10 лет. Отцу — 8. Обычно детям удается преодолеть тяжелое уныние, вызванное подобным горем, довольно быстро. Но отец никак не отходил. И мне кажется, что смерть Миши — не единственная причина тоски, «черной немочи», как говорили в то время.
Когда отца затягивала черная стоячая вода пруда и гнилая жижа, поднимавшаяся со дна, заливала нос, рот и уши, проникая, казалось, в самый мозг, он детским еще сознанием прозрел свой конец. Черная обжигающая невская вода, веревки, обвившие его — и никакой надежды на спасение. Ужасная репетиция. Со страшным знанием о своей смерти он и жил.
Он называл Петербург смердящей бездной (яма, куда затянуло их с братом в пруду?). Говорил, что там «воздух пахнет гнилью» (как жижа со дна пруда, где он едва не утонул?).
Французский посланник Морис Палеолог, как почти весь великосветский Петербург, не любил отца. Но передавал приметы событий часто верно. Он вел дневник, сейчас доступный всякому любопытствующему.
«Среда, 26 апреля 1916 г. Обедню служил отец Васильев в раззолоченной нижней церкви Федоровского собора. Царица присутствовала с тремя старшими дочерьми; Григорий стоял позади нее вместе с Вырубовой и Турович. Когда Александра Федоровна подошла к причастию, она взглядом подозвала «старца», который приблизился и причастился непосредственно после нее. Затем перед алтарем они обменялись братским поцелуем. Распутин поцеловал императрицу в лоб, а она его в руку.
Перед тем «старец» подолгу молился в Казанском соборе, где он исповедался в среду вечером у отца Николая. Его преданные друзья, г-жа Г. и г-жа Т., не оставлявшие его ни на минуту, были поражены его грустным настроением. Он несколько раз говорил им о своей близкой смерти. Так, он сказал г-же Т.: «Знаешь ли, что я вскоре умру в ужаснейших страданиях. Но что же делать? Бог предназначил мне высокий подвиг погибнуть для спасения моих дорогих государей и святой Руси. Хотя грехи мои и ужасны, но все же я маленький Христос…» В Другой раз, проезжая с теми же своими поклонницами Мимо Петропавловской крепости, он так пророчествовал: «Я вижу много замученных; не отдельных людей, а толпы; я вижу тучи трупов, среди них несколько великих Князей и сотни графов. Нева будет красна от крови».
Поразительно, спасти Россию, как брата… «Маленький Христос» («Дух Божий витает, где хочет») отдал Себя на заклание. И этой жертвы оказалось мало. Нева стала красна от крови. Уверена — в Казанском соборе он молился о том, чтобы чаша миновала его и Россию, хотя знал, что неизбежное — рядом.
Он то погружался в мрачное молчание, то становился чересчур резвым. Его непредсказуемость изводила бабушку.
В семье Ефима Распутина родилось пятеро детей. В живых остался только Григорий. Еще и так ему самой судьбой давался знак — на нем лежит какой-то долг. Не случайно же именно ему суждено было остаться жить. Отец часто говорил:
— Никакой напрасности нет на земле, — а потом непременно добавлял — как и на Небе.
Бабушка рассказывала мне, что никогда не знала, чего ждать от сына. Сегодня он бежит в лес, надрывая сердце плачем и криком; а завтра крутится под ногами домашних или в непонятном страхе забивается в угол.
Где Бог?
В четырнадцать лет отца захватило Святое Писание.
Отца не учили читать и писать, как почти всех деревенских детей. Грамоту он не без труда освоил только взрослым, в Петербурге. Но у него была необыкновенная память, он мог цитировать огромные куски из Писания, всего один раз услышав их.
Отец рассказывал мне, что первыми поразившими его словами из Писания были: «Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, оно там. Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть».
Слова священника так поразили отца, что он бросился в лес, опасаясь, как бы окружающие не увидели, что с ним происходит нечто невообразимое.
Он рассказывал, что именно тогда почувствовал Бога.
Он рассуждал: «Если Царство Божие, а, стало быть, и сам Бог, находится внутри каждого существа, то и звери не лишены его? И если Царство Божие есть рай, то этот рай — внутри нас? Почему же отец Павел говорит о рае так, словно тот где-то на небе?»
