Распутин оторвался от чистописания и в очередной раз залюбовался милым созданием. Сами собой пришли на память слова Аксакова про «„порхающий цветок“, расписанный чудными яркими красками, блестящими золотом, серебром и перламутром, испещренный неопределенными цветами и узорами, не менее прекрасными и привлекательными…» Но продолжать дорисовывать образ «милого, чистого создания, никому не делающего вреда», мешали глаза Анны. Григория из под длинных, изогнутых ресниц пронзал сухой, холодный взгляд охотника, внимательный к деталям и чуждый сострадания к врагам. Ему больше подходили не аксаковские цветочные опушки, а хмурая зимняя Швеция, гранитная страна, где сотни лет мелкие сосенки и кустики, стоящие невозмутимо и мрачно, пробиваются из расщелин, покрытых скромным слоем мха.
– Вы, сударь, смотрите на меня так, словно собираетесь, но никак не решаетесь сделать предложение, – с лёгким смешком Анна отодвинула исписанные листки и поставила на краешек стола чашку с горячим чаем. – В свободное время я займусь вашей ужасной грамматикой. Это никуда не годится.
– Присядьте, Анюта, – Распутин отложил карандаш и взял в обе руки чашку, над который струился пар, осторожно тронул губами горячий чай, обжёгся, фыркнул, стараясь не расплескать. – Я действительно хочу сделать вам предложение и не одно. Но боюсь. Вы мне понравились гораздо раньше той минуты, когда мы познакомились… А когда встретились, то оказались ещё очаровательнее, чем на фото… Я выглядел бы последним идиотом, если бы не мечтал быть рядом с вами… Причем на абсолютно законных основаниях… Господи! Волнуюсь, как школьник у доски, мысли путаются…
Не обращая внимания на обжигающий напиток, Распутин сделал глоток, и во рту полыхнуло огнём.
– По какой-то неведомой причине, – продолжил он, – все любимые мной женщины, в ком я вижу смысл жизни, погибают… Это происходит с таким зловещим постоянством, что подозреваю – всё дело во мне. Я несу какую-то чёрную метку… Может быть, это плата за то, что мне пришлось воевать, ликвидировать врагов… Не знаю…
– Они умирали? – потупила глаза Анна.
– Их убивали, – ответил Распутин. Его голос прозвучал, словно гул в пустом ведре. – И я ничего не мог с этим поделать, как ни старался…
Григорий уставился в чашку, не заметив, как Анна тихо встала, и вздрогнул, когда её лёгкая, почти невесомая рука легла ему на плечо.
– В таком случае мне ничего не грозит, – полушёпотом произнесла она, наклонившись к его голове, – меня уже пытались убить и вы великолепно справились со своей миссией спасителя.
– К сожалению, всё только начинается и с каждым новым днём находиться рядом со мной будет всё опаснее.
– Значит, пришла пора оберегать не только вам, но и вас, – прошептала Анна на ухо.
Распутин поднял голову и увидел прямо над собой огромные глаза, с удивлением обнаружив, как изысканно и празднично изумрудно-зелёные ободки обрамляют карие радужки с чёрными омутами зрачков и еле заметную паутинку морщинок у висков.
– Спасибо, Аня…
– Удивительно, но меня больше не раздражает, когда вы так меня называете.
– Значит, моё предложение принято?
– Требовать ответа так скоро неприлично. Даме полагается подумать… К тому же, вы обещали несколько предложений. Хотелось бы узнать все.
Григорий придвинул ближе свои записи, пробежал глазами по ним, кусая губу, прислушиваясь к внутреннему голосу – прозвенит ли тревожный звоночек, безошибочно предупреждавший его о риске фатальной ошибки. «Встроенная сигнализация» молчала. Ну что ж, была-не-была!..
– Мне понадобится помощь, – Распутин согнал с лица улыбку и поднял глаза, стараясь выглядеть максимально убедительно и даже сурово. – Из-за собственной глупости и неподготовленности во время бестолковой драки с немцами я получил обидную травму. Для восстановления физической формы мне необходимо время, а его у меня нет. Клиент сегодня уезжает из Стокгольма… Мой первоначальный план летит к чёрту и надо срочно изобретать новый.
Губы Анны сомкнулись в узкую ниточку, черты лица стали рельефными, как у мраморного изваяния, и вся она подобралась, как хищник, почуявший добычу.
