Билл шел скорым шагом, радуясь прогулке на свежем воздухе после вчерашней вечеринки в студии у Мишеля Полини, расположенной в совершенно непрестижном тринадцатом округе. С Мишелем, который в равной мере славился и своими картинами, и вечеринками, Билл сотрудничал уже три года. В любом другом городе человеку, продающему свои картины почти по пятьдесят тысяч долларов, и в голову не придет снять квартиру в подобном районе. А в Париже городские власти предоставляли художникам, даже очень богатым, просторные апартаменты за ничтожную плату. Состоятельным клиентам, желавшим пообщаться с теми, чьи произведения они покупали, приходилось карабкаться на самую верхотуру домов-башен, зажатых между железнодорожными ветками. Возможно, там аромат богемы ощущался сильнее.
В тот вечер квартира Мишеля была битком набита гостями, собравшимися Бог знает по какому поводу. Пили шампанское, которое лилось рекой, словно у Мишеля был собственный виноградник, и взахлеб болтали об искусстве. Вскоре выяснилось, что Билла пригласила на похороны Ахмеда Бенгана семья покойного, и это сразу же вызвало жгучий интерес к нему. После своей трагической смерти Ахмед стал несравненно знаменитее, чем был при жизни. Едва ли не каждый гость, как показалось Биллу, старался затолкать его в укромный угол, чтобы поведать, как на каком-то благотворительном ужине он сидел всего лишь в семи столах от Ахмеда и даже был с ним чуть ли не в кровном родстве. Он не хотел подводить Мишеля и терпеливо выслушивал всю эту чепуху почти до трех часов ночи, когда его заарканила очередная сухопарая дама, увешанная невероятным количеством драгоценностей, и заверещала, с дружеской симпатией протянув ему руку, а в другой сжимая измазанный губной помадой стакан:
— Так это вы американский друг Ахмеда! Ах, как же вы должны быть расстроены! Мы с мужем были совершенно опустошены! Мы так хорошо его знали! Мы…
Билл не выдержал:
— Ну и прекрасно! А я вот даже не уверен, что вообще его знал.
Она глупо вытаращилась на него, словно Билл отвесил шутку, смысл которой она никак не могла постигнуть. А он поставил стакан на стол и ушел.
Билл замедлил шаг. Только половина десятого, а солнце так пекло, что от тротуаров, совсем недавно политых ливнем, поднимался густой пар. Он повернул на запад, потом на север, пересек широкие бульвары шестнадцатого и семнадцатого округов и направился к Тернской площади.
Весь район был погружен в августовское оцепенение. Закрытые на лето конторы и рестораны казались безжизненными за стальными решетками. Несколько элегантных дам наблюдали, как их породистые собачки загаживают только что вымытые тротуары; подстриженные самыми дорогими парикмахерами мужчины разъезжали в бесшумных машинах. Все как обычно в это время года, вот только широкие улицы, лучами сходящиеся к Триумфальной арке, были перекрыты полицейскими машинами; рядом слонялись полицейские в темно-синей форме, любовно поглаживая автоматы. Билл пересек Тернскую площадь, насладился ароматами цветочного базара в ее центре, вышел на бульвары и направился в сторону площади Барбеса.
По мере его продвижения на восток собаки на улицах становились все крупнее и грязнее, а дорожное движение — оживленнее. Перед гостиницами с узкими фасадами начали уже собираться туристские автобусы. Изящные кафе с террасами сменились палатками с открытыми витринами, в них прохожим предлагались пластмассовые подносы с жарким по-французски и какими-то синтетическими на вид сосисками с тушеной кислой капустой. Стены были оклеены не афишами, приглашавшими на дневные концерты Вивальди, а неряшливыми листовками с портретами де Медема и Бухилы. Первый любезно улыбался, а второй глядел на зевак свирепо и неодобрительно. Пачкотни тоже хватало. Даже тротуары, замусоренные стадами туристов, были исписаны арабской вязью лозунгов и разрисованы геральдическими лилиями, эмблемой Лиги национального спасения.
На подходе к площади Барбеса ему то и дело приходилось протискиваться сквозь толпы любопытных, теснившихся вокруг вешалок с дешевой одеждой в открытых витринах магазинов. Молодые женщины в уже знакомых серых балахонах совали листовки в руки каждого, кто хотя бы чуть-чуть походил на араба. Билла это заинтересовало, и он замедлил шаг. Большинство людей комкали листовки, даже не взглянув на них, и бросали на мокрый тротуар. Какой-то парень из любопытства бегло просмотрел листовку, и это не ускользнуло от внимания женщины в сером. Она сделала знак, и тотчас же от группы бритоголовых молодых арабов, стоявших наготове в дверях магазина, отделился агитатор, приблизился к парню и что-то горячо начал говорить ему. Билл остановился, сделал вид, что рассматривает нейлоновые рубашки, а сам не сводил глаз с араба и парня.
