— Добрый день, Уильям. Добро пожаловать.
Биллу казалось, что он подготовился к встрече, и все же при виде Сиди Бея улыбка исчезла с его лица. Старик лежал на диване обложенный подушками, стоявший рядом телевизор показывал арабский видеофильм. Ноги были укутаны клетчатым пледом с бахромой, пижамная куртка съехала куда-то набок, неделю не стриженная седая борода выглядела неопрятно и закрывала расстегнутый воротник пижамы. Несколько месяцев назад, уже очень больной, он еще сохранял свою былую физическую силу, оставался мускулистым, не подвластным годам, как человек, праведно проживший жизнь. Теперь же сила и хорошее настроение покинули его, и, изможденный, осунувшийся, сморщенный, он превратился в злую карикатуру на самого себя. Билл шел по комнате, волнение душило его.
Сиди Бей попытался улыбнуться, но исхудавшее лицо только скривилось. Он приподнялся, собрался было встать, но в то же мгновение его жена, сидевшая в изголовье, отставила чашку с кофе и снова уложила его. Она поднялась навстречу Биллу, они обнялись и долго стояли, не разжимая рук, молча, сдерживая слезы. Наконец Билл осторожно высвободился, опустился на колени и обнял Сиди Бея.
Прикосновение рук Сиди Бея, обвившихся вокруг его шеи, потрясло Билла. Год назад, когда старику было уже под семьдесят, он не уступал в силе мускулистым парням, работавшим на первом этаже, ворочал мешки с зерном, поднимал на вытянутой руке бочонки с маслом. Теперь же его руки, лежавшие на шее Билла, были слабыми, как прутики. Билл наклонился и прижался лицом к лицу Сиди Бея, потерся щекой о его жесткую бороду, в глазах пощипывало. Только через несколько секунд он смог наконец поднять голову и заглянуть старику в глаза. На изможденном лице они казались огромными, веки истончились и стали почти прозрачными. Необыкновенная, утонченная красота этих глаз до глубины души потрясла Билла.
— Сиди Бей, как хорошо снова вернуться к вам! Как вы себя чувствуете?
— Я же сказал вам, Уильям, что умираю. — Губы старика раздвинулись в улыбке, он положил руку на руку Билла. — А вы? Как мир обходится с вами? Стали ли вы таким же богатым, каким был мой сын?
— Мои дела идут как будто прекрасно, — криво улыбнулся Билл. — Вы же знаете, по-прежнему охочусь за богатыми вдовами… — Он крепче сжал костлявую руку старика. — И разве, Сиди Бей, деньги что-нибудь значили для Ахмеда? Единственное, чего он по-настоящему хотел, — это быть личностью, и он ею был. Стал отличным модельером, не хуже Диора или Сен-Лорана. Постарайтесь утешиться хотя бы этим. Он добился своего и был счастливейшим из людей.
— Таким счастливым, что покончил с собой. — Прежняя суровая ирония сверкнула в глазах Сиди Бея.
— Я сам задавал себе эти вопросы. — Плечи Билла поднялись и опустились. — Вы же знаете, Сиди Бей: я давно не виделся с Ахмедом. — Он помолчал, будто снова услышал зов Ахмеда, его все бо́льшую и бо́льшую настойчивость, звучавшую в нем мольбу, видел и себя. Вот его рука тянется к телефонной трубке, а потом отдергивается от нее. В те выходные собственное счастье вытеснило из его сердца беду друга. — Что в последнее время происходило с Ахмедом? Что заставило его сделать то… что… он сделал?
— Что с ним происходило? — вздохнул Сиди Бей. — Не знаю, друг мой. Но он был сам не свой. Когда он навещал меня, казался возбужденным, раздражительным, и мы решили, что он стал наркоманом.
— Наркоманом? Ахмед? Да этого не может быть!
— Возможно, вы правы, но я уверен, что он что-то принимал. Какие-то пилюли или что-то в этом роде. Он сидел здесь, разговаривал со мной, а я видел, как он мучился, не мог места себе найти. Потом исчезал на несколько мгновений в своей комнате, а когда выходил оттуда, держался совершенно спокойно, все как рукой снимало.
— Ушам своим не верю, — покачал головой Билл. — Он презирал кокаинистов. Я наблюдал за ним на вечеринках в Нью-Йорке, там публика накачивалась всякой дрянью, а самым крепким, что потреблял на моих глазах Ахмед, было шампанское. Причем ему вполне хватало одного бокала. Если же он в самом деле стал наркоманом, то это произошло с ним неспроста.
