Говоря об изменениях в Отделе ЦК, не могу не упомянуть о том, что удалось в какой-то мере поломать и давнюю традицию холодных, а порой неприязненных отношений отдела с коллегами из МИД и Международного отдела ЦК.
Интенсивный обмен мнениями по проблемам взаимоотношений с соцстранами шел у нас с Шеварднадзе. Он выявил практически полное совпадение позиций по принципиальным аспектам. Первая такого рода беседа состоялась в Отделе ЦК. Эдуард Амвросиевич, с которым мы были давно и хорошо знакомы, сам выразил желание приехать в отдел. Этот жест имел большой смысл. Ведь раньше и в голову никому бы не пришло, чтобы Громыко мог приехать в Отдел ЦК для встречи с рядовым секретарем. Состоялась откровенная и содержательная беседа, в которой я раскрыл свои соображения по концептуальным вопросам, а Шеварднадзе рассказал о своих планах реорганизации МИД, в том числе и по социалистическому направлению. И в дальнейшем с Шеварднадзе у нас поддерживался добрый, товарищеский контакт, не говоря уже о том, что по коренным проблемам перестройки в ходе их обсуждений на Политбюро мы, как правило, выступали в одном ключе.
Хороший уровень взаимопонимания установился и по кадровому вопросу. В прежние годы послов в соцстраны подбирали и предлагали Генсеку Отделы загранкадров ЦК и МИД, часто без участия Отдела ЦК. Формально это мотивировалось тем, что эти люди особо доверенные, что их подбор – прерогатива Генерального секретаря, а фактически свидетельствовало о низком авторитете Отдела ЦК и его руководителя.
Эта традиция была сломана, прежде всего благодаря тому, что без совета со мной Генсек не принимал решений по этому вопросу. Соответствующим образом стали поступать и заведующий Отделом загранкадров ЦК С.В. Червоненко, и, конечно же, работники МИД.
Впрочем, взаимоотношения с МИД не были беспроблемными. И это вытекало из специфики соцстран, где официальными главами государств были руководители партий и на практике было трудно отделить межпартийные отношения от межгосударственных. Поскольку первые находились всецело в ведении ЦК, то центр тяжести регулирования отношений между странами перемещался в ЦК (в Отделе ЦК для этого было все, даже своя служба протокола), а функции МИД автоматически оттеснялись в область внешнеполитических проблем, рутинных межгосударственных вопросов.
Вначале это не сказывалось на работе, но постепенно, по мере того как МИД набирал силу, стало все более отчетливо проявляться его стремление взять на себя основные нити отношений с соцстранами.
В принципе с учетом перспективы разделения партийных и государственных функций МИД был прав, но реальное положение вещей пока не давало возможности для отказа от прежней практики. Кроме того, тут сказывались и привходящие моменты, и чем дальше, тем больше стремление МИД к тому, чтобы быть во всех внешних делах высшей инстанцией, то есть выходить прямо на Политбюро и Генерального секретаря, минуя даже правительство, не говоря уж об отделах ЦК. Здесь уже логики не было.
С приходом А.Ф. Добрынина и моего к руководству международными отделами ЦК была нарушена давняя нездоровая традиция и во взаимоотношениях этих отделов, порожденная, скорее всего, престижно-аппаратными соображениями, соперничеством за влияние в высшем эшелоне руководства.
По моим наблюдениям, Добрынин, хотя и не терял бодрости духа, оказался в сложном положении. До этого Международный отдел занимался почти исключительно партиями и движениями. Генсек решил переориентировать отдел на общие проблемы международной политики. Но Международный отдел к этому абсолютно не был готов, старый груз тянул на наезженную колею, к привычной возне с многочисленными мелкими партиями, не игравшими, по существу, никакой политической роли. А в разработке и тем более осуществлении внешней политики царил МИД. По этой причине новый Межотдел так и не нашел себя. Но у нас с Добрыниным сложился хороший контакт. Мы с ним регулярно встречались и обсуждали общие проблемы, вместе участвовали в ряде международных совещаний, готовили совместные материалы для Политбюро и т. д.
