— Оскар! Давай я сам понесу свою фуфайку, — с живостью сказал он.
Но Оскар не одобрил этого предложения.
— Это еще зачем? Ведь она лежит у меня в рюкзаке. Невелика тяжесть.
Оскар шагал бодро, и Расмус изо всех сил старался не отставать.
— Можно, я буду держать тебя за руку? — спросил он, выбившись из сил.
Оскар остановился и внимательно посмотрел на него.
— Ладно, — ответил он. — Спасибо тебе. Сделай милость, держи меня за руку, чтобы я не отставал.
Расмус подал ему руку, и они пошли дальше чуть помедленнее.
— Я еще не совсем привык, — пробормотал Расмус, оправдываясь, он понимал, что Оскар сбавил шаг из-за него.
— Понятно, настоящим испытанным бродягой не вдруг станешь, — согласился Оскар.
И он показал Расмусу, как нужно ходить, словно непрестанно меря дорогу ровным и четким шагом.
— Однако нам ни к чему нестись вперед, будто мы должны успеть к вечеру на край земли, — сказал Оскар. — Сойдет, если мы туда поспеем завтра.
Расмус шагал, а сердце у него было переполнено благодарностью к доброму Оскару. Ему хотелось как-нибудь выразить свою благодарность, сделать что-нибудь хорошее, пожертвовать чем-нибудь, чтобы Оскар понял без слов, как он его любит.
У дороги стояла лавка, маленькая деревенская лапочка, где можно купить что угодно — от грабель, сапог и керосина до кофе и леденцов. Но этот рай был открыт только для тех, у кого есть деньги. Расмус бросил в открытую дверь вожделенный взгляд, и ноги по невольно сбавили скорость. Ему так хотелось хотя бы просто остановиться и поглядеть. Оскар уже довольно далеко ушел вперед.
Расмус со вздохом помчался за ним. И тут он сунул руку в карман и нащупал пятиэровую монетку. В эти сутки случилось так много невероятного, что он совсем забыл про нее. Почувствовав в руке монетку, он возликовал. Какой все-таки большой и прекрасный этот пятиэровик!
— Оскар, ты любишь тянучки? — спросил он с тайной радостью и дрожью в голосе.
— Ясное дело, люблю, кто их не любит! Да только сейчас у меня нет денег, так что купить их мы не можем.
— А я могу, — заявил Расмус и показал пять эре. Он боялся, что Оскар велит ему сберечь их, но опасения эти были напрасны.
— Ну раз так, беги и купи тянучек!
Расмус повернулся и пустился бежать. Вот повезло! Надо же было вспомнить про пять эре как раз возле лавочки! Хорошо, что он не истратил их раньше!
Он, ликуя, вернулся к Оскару, который стоял на краю дороги и ждал его. Какое счастье было открыть мешочек и показать Оскару пять длинных тянучек!
Оскар наклонил голову набок и с нарочито жадным видом поглядел на конфеты.
— Сейчас поглядим… Которую ж мне взять?
— Бери все! — радостно воскликнул Расмус.
Но Оскар сделал отрицательный жест рукой.
— Ну чего уж, хорошенького понемногу. Мне хватит и одной.
Такое признание повысило Оскара еще больше в глазах Расмуса. Он от всего сердца желал отдать Оскару все тянучки. Но ведь он был всего лишь человек и сам любил конфеты.
Сидеть у обочины и разворачивать бумажку тянучки — что может быть прекраснее! Обертка сильно прилипла к карамельке, пришлось засунуть в рот конфету вместе с бумажкой, чтобы она немножко намокла. А потом оставалось лишь развернуть эту прекрасную конфету и сосать ее долго-долго.
— Надо делать вот так, — показал Расмус, медленно запихивая в рот тянучку. Оскар учил его, как нужно ходить по дорогам, а Расмус показал Оскару, как едят карамельки.
Они долго сидели на солнышке и сосали карамельки, но, как ни старайся продлить удовольствие, тянучка тает, медленно, но неумолимо, и под конец во рту остается лишь вкус сиропа.
— Давай оставим вот эти на потом, — предложил Оскар. — В жизни бывают огорчения, и тогда неплохо съесть конфетку.
Оскар и сам не знал, насколько он прав в том, что скоро их поджидали огорчения.
В тот вечер они отдыхали у небольшого озера. День был жаркий и путь долгий. Расмус устал, ему хотелось лишь вытянуться на скалистом берегу и отдохнуть. Но желание искупаться победило. Он быстро разделся за кустом.
— Только не заплывай далеко, а то тебя утащит водяной.
— Уж плавать-то я умею, — заверил Расмус.
У него невольно сжалось сердце. Он подумал о том, как они с Гуннаром учили друг друга плавать в речке. Казалось, это было тысячу лет назад.
