Она опустила голову, глядя ему в спину. Ей страшно хотелось выкричаться, выплакаться, не сдерживая себя. Но этого никогда не случится.
И тогда Порция камнем повалилась на землю посреди дороги. Забыв том, что перчатки ее все в грязи, она уткнула в них лицо и…
И засмеялась.
Смех – надломленный, дребезжащий смех – рвался из ее груди. Она знала, что этот смех может в любой момент перейти в рыдания, в унизительные слезы. Если не соблюдать осторожность. И, целиком сосредоточившись на том, чтобы не дать слезам пролиться, она не заметила, как он подошел. Сквозь щели между пальцами она увидела его сапоги. Грудь ее перестала трястись, смех прекратился. Она пристально смотрела на струйки воды, стекавшие по его ботфортам.
Уронив руки, она посмотрела на него снизу вверх, скользнув глазами по всему его длинному телу и остановившись взглядом на лице. Она ожидала увидеть в нем презрение. Он должен был презирать ее за слабость, за неспособность идти с ним вровень.
Взгляд его был пустым. Ни одной эмоции. Тяжело вздохнув, он наклонился и протянул руку к ее предплечью.
Она ударила его по руке.
Нахмурившись, он вновь протянул руку.
И снова она ударила его по руке – на этот раз сильнее.
– Я сама могу идти, – проворчала она, не желая ничего от него принимать. – Идите без меня.
Ноздри его широко раздулись, губы стянулись в узкую полоску. Увы, она не заметила этого предупреждающего сигнала. Вернее, не успела на него отреагировать. Одним быстрым движением он нагнулся, подхватил ее под колени и поднял на руки, словно она была легкой как пушинка. Порция была так потрясена, что даже не сопротивлялась, когда он привлек ее к себе, прижал к груди. И пошел по дороге широким шагом, словно не замечал тяжелой ноши.
– Я могу идти сама, – пробормотала она, неловко вытянув перед собой руки. Она не знала, куда их девать.
– Конечно, можете, – ответил он, не глядя на нее. Он смотрел только вперед, даже не смаргивая с ресниц потоки льющейся с неба воды.
Порция сдалась и положила одну руку на его широкое плечо, пальцами легко касаясь затылка под давно не стриженными длинными прядями. Его темные волосы упали на ее пальцы, и она испытала странное желание потрогать эти мокрые от дождя прядки. Другая рука сама легла ему на грудь, туда, где под ладонью ее размеренно и сильно билось его сердце.
Какое-то время она разглядывала его профиль, и мало-помалу гнев ее утих. Он нес ее молча, не жалуясь. Внезапно он опустил взгляд, и глаза их встретились. И тогда она увидела синий ободок на серой радужной оболочке глаза.
Что-то странное и неведомое творилось с ней. В груди набух ком, дышать стало трудно. Дыхание теснилось в груди, как птица в клетке, – и все из-за этих глаз, что удерживали ее взгляд, не отпускали.
Может, он не был таким уж варваром. Бессердечный варвар оставил бы ее валяться на дороге, не понес бы на руках в деревню, словно герой из легенд о короле Артуре.
Пора опомниться, мысленно отчитала себя Порция, жизнь – совсем не та сказка, какую ей рассказывала на ночь мать.
Порция облегченно вздохнула, когда в поле зрения показалась деревня – горстка домиков под черепичными крышами, маленькая каменная церковь, кузница и большая двухэтажная гостиница. Казалось, эти домики жмутся друг к другу и дрожат на ветру, и эти домики манили Порцию к себе почти также сильно, как ее заветная книга – экземпляр первого издания миссис Уолстонкрафт «В защиту прав женщины».[1]
И при мысли о веселом огоньке, что горел в печах и каминах за стенами этих деревенских домов, собственное незавидное положение показалось ей еще горше. Она бы все отдала за то, чтобы сидеть сейчас в тепле в уютном кресле перед камином с книгой на коленях, так чтобы рядом – только руку протяни – стояла чашка с чаем и тарелка с медовыми лепешками.
Из кузницы доносилось ритмичное клацанье железа, и эти звуки перекрывали даже раскаты грома. Чтобы подойти к кузнице, им пришлось свернуть. Теперь ветер дул прямо в лицо. Порция и представить не могла, что чувствовал сейчас тот, кто нес ее на руках. Но он шёл, не сбавляя шага, ни разу не проронив ни слова жалобы.
