С минуту Бэйб не говорил ничего. Потом сказал:
— А ты хорошо жил, то есть до того, как пришло это письмо?
— Нет. Никакой жизни у меня вообще не было после двадцати пяти. Надо было жениться в двадцать пять. Стар я стал для того, чтобы болтать в барах да целоваться с полузнакомыми девицами в такси.
— А Хелен ты хоть раз видел? — спросил Бэйб.
— Нет. Насколько я понял, она и джентльмен, за которого она вышла замуж, ожидают маленького незнакомца.
— Мило, — сухо заметил Бэйб.
Винсент улыбнулся.
— Я рад тебя видеть, Бэйб. Спасибо, что ты меня пригласил. Солдатам, особенно друзьям, как мы, в наши дни надо держаться вместе. Со штатскими у нас больше нет ничего общего. Они не знают того, что знаем мы, а мы уже отвыкли от того, что они знают. Так что ничего у нас с ними не вытанцовывается.
Бэйб кивнул и медленно затянулся сигаретой.
— Я и понятия не имел о дружбе, пока в армию не попал. А ты, Вине?
— Ни малейшего.
Голос миссис Глэдуоллер звонко разнесся по лестнице и по комнате:
— Бэйб! Отец вернулся! Обедать!
Они встали.
Когда обед кончился, профессор Глэдуоллер начал рассказывать Винсенту о прошлой войне. Винсент, сын лицедея, слушал его с выражением хорошего актера, вынужденного играть со звездой. Бэйб сидел, откинувшись на спинку, созерцая огонек своей сигареты и время от времени отхлебывая кофе. Миссис Глэдуоллер не сводила с него глаз. Не обращая внимания на мужа, она всматривалась в лицо сына, вспоминая то лето, когда оно стадо худым, сумрачным и напряженным. Оно казалось ей лучшим лицом на свете. Оно не могло сравниться по красоте с отцовским, но в их семье не было лица замечательней. Мэтти забралась под стол и принялась развязывать шнурки на ботинках Винсента. Он делал вид, что ничего не замечает.
— Окопные вши, — веско сказал профессор Глэдуоллер. — Куда ни взглянешь — везде вши.
— Прошу тебя, Джек, — машинально заметила миссис Глэдуоллер. — За столом.
— Куда ни взглянешь, — повторил ее муж; — Житья от них не было.
— Досаждали они вам, наверное, — сказал Винсент.
Бэйба раздражало, что Винсенту приходится подыгрывать отцу, и он вдруг заговорил:
— Папа, я не собираюсь читать проповедь, но иногда ты говоришь о прошлой войне, как и все твои однокашники, будто это была мужественная игра, которая помогла обществу в ваши дни разобраться, кто мальчишка, а кто настоящий мужчина. Я не хочу придираться, но вы, солдаты прошлой войны, все в один голос твердите, что война — это сущий ад, и все же, как бы это сказать, чувствуется, что вы задираете нос из-за того, что в ней участвовали. Мне кажется, что немецкие солдаты после прошлой войны тоже, должно быть, вели такие же разговоры, и когда Гитлер развязал нынешнюю войну, все младшее поколение в Германии рвалось доказать, что они не хуже, если не лучше, отцов.
Бэйб смущенно замолчал. Потом продолжал:
— Но в эту войну я верю. Если бы не верил, то отправился бы прямо в лагерь для отказчиков и махал бы там топором до победного конца. Я верю, что надо убивать фашистов и японцев, потому что другого способа я не знаю. Но я никогда ни в чем не был так уверен, как в том, что моральный долг всех мужчин, кто сражался или будет сражаться в этой войне, — потом не раскрывать рта, никогда ни одним словом не обмолвиться о ней. — Бэйб сжал левую руку в кулак под столом. — Если мы возвратимся, если немцы возвратятся, если англичане возвратятся, и японцы, и французы, и все мужчины в других странах, и все мы примемся разглагольствовать о героизме и об окопных вшах, плавающих в лужах крови, тогда будущие поколения снова будут обречены на новых гитлеров. Мальчишек нужно учить презирать войну, чтобы они смеялись, глядя на картинки в учебниках истории. Если бы немецкие парни презирали насилие, Гитлеру пришлось бы самому вязать себе душегрейки.
Бэйб замолк, испугавшись, что выставил себя перед отцом и Винсентом ужасным дураком. Его отец и Винсент ничего не ответили. Мэтги внезапно с видом заговорщицы вынырнула из-под стола и забралась на свой стул. Винсент пошевелил ногами и укоризненно взглянул на нее. Шнурки одного ботинка были связаны со шнурками другого.
