Сэм неуклюже заковылял к корме и вслух прочитал название, произнося каждую из стертых золотых букв по отдельности.
– Признаться, ни черта не разобрал, сэр, а уж который раз пытаюсь. Чушь какая-то.
– «Sagesse» по-французски значит «благоразумие», Сэм. А «adieu» – это «прощай».
– Ну и слова у этих иносранцев, язык сломаешь. Прощай, значит, благоразумие! – вот оно что. Надо же… – Сэм поразмыслил немного и признал: – А ничего название, подходящее. Но все равно они чокнутые, факт.
Фергюсон улыбнулся – в сгустившихся сумерках его улыбку было не разглядеть. Он снова почувствовал себя молодым, на душе стало легко и спокойно. Эх, взбежать бы сейчас на холм и с самой вершины помахать всем рукой!.. Adieu, sagesse!
И снова со стороны моря послышался гудок. Прощальный ликующий сигнал. Серые воды, серые небеса.
– Спокойной ночи, Сэм!
– Спокойной ночи, сэр!
– И что такое нашло на старика Фергюсона? – недоумевал секретарь яхт-клуба. – Сегодня днем встречаю его на поле для гольфа, а он, представьте, насвистывает что-то себе под нос! Помахал мне тросточкой и расплылся в улыбке. Чудеса, да и только! Должно быть, впадает в детство.
– Если хотите знать мое мнение, – вступил в разговор достопочтенный Трэверс, пастор на пенсии, – то дело тут в другом, совсем в другом. Не хочется говорить подобные вещи про старого друга… Вы ведь знаете, как я уважаю Фергюсона… Но если вы действительно хотите знать мое мнение, то я скажу. Бедняга запил.
Пастор горестно помотал головой и задумчиво отхлебнул виски с содовой.
– И где он пойло берет? – пробормотал полковник Стронг, ранее служивший в Индии. – Никогда не видел, чтобы он пил в клубе что-нибудь крепче имбирного пива. Ни разу не предложил мне выпить.
– Наверное, ходит тайком в бар на Квин-стрит, – предположил секретарь, – и там хорошенько налимонивается. А может быть, просто прячет бутылку в спальне. Весьма несолидно для человека его положения! Думаю, общество должно об этом знать.
– Счастье еще, что он не член комитета, – глубокомысленно заметил достопочтенный Трэверс. – Иначе мы все попали бы в крайне неприглядную историю. Полагаю, долг призывает меня как следует разобраться в этом деле. Со всей деликатностью, разумеется. На днях я наведаюсь к миссис Фергюсон.
Он очень кстати вспомнил, какими чудесными булочкам с тмином угощают у миссис Фергюсон. Заодно можно будет выяснить, какой виски предпочитает ее муж.
– Если честно, то он всегда казался мне немного странным, – подкинул новую мысль секретарь. – Помните, как лет десять назад он купил это старое корыто? И ни разу, насколько мне известно, им не воспользовался. Странный поступок, мягко говоря! А неделю назад я прогуливался в тех местах и заметил, что лодкой кто-то занимается. Мачты отчищены, и корпус с одной стороны покрашен… И люк открыт. Я не поленился и влез на насыпь – посмотреть, что же там происходит. Хотя это, в общем-то, не мое дело.
Достопочтенный Трэверс прокашлялся и высморкал нос.
– Я надеюсь… э-э… что судно не будут использовать… э-э… в неблаговидных целях. Мне все это очень не нравится. Не зажигают ли на нем огонь вечерами? Никто не замечал? Не ровен час… – И он со значением поглядел на своих собеседников.
Кто поручится, что оргии и вакханалии не найдут приверженцев даже в Молтби?
– Представьте, я видел, как он разговаривает с премиленькой дочкой Сэма, ловца крабов, – живо подхватил секретарь. – Буквально на днях. Только сейчас об этом вспомнил. Они уединились за церковью, в укромном уголке. Н-да, место было выбрано неспроста, как я теперь понимаю. Укромное, не правда ли?
– Несомненно! – воскликнул священник.
– А вы случайно… э-э… не расслышали, что именно он ей говорил?
– Отчего же – расслышал! – не моргнув глазом ответил секретарь. – Он спрашивал, зависит ли она от старого Сэма материально. Весьма примечательно, как вы полагаете?
Полковник Стронг поднялся. Лицо его вспыхнуло от негодования.
– Боже правый! Ведь это значит только одно! Только одно! Похотливый старый сатир! Плетьми бы его отходить!
– Н-да. Я прожил в Молтби тридцать лет, но ничего возмутительнее не слышал, – ужаснулся преподобный Трэверс.
