– Ого, принципы, оказывается есть.
Саныч матюгнувшись, поднялся, сплюнул под ноги и отошел, бросив кухарящим подчиненным:
– Пойду, прогуляюсь.
Едва он скрылся за деревьями, как не отрываясь от готовки заговорил Кутузов:
– Зря ты так, капитан, он не плохой парень, и голова у него варит будь здоров. И на счет принципов зря ты его цепляешь. Понятное дело, ты решил раз бандиты, значит душегубы законченные, только это не совсем верно.
– Вернее совсем неверно, – вмешался Гринька, – и Саныч, не смотря на молодость, главарь правильный, как этот, как его, Робин Гут, вот! И за девчонку твою, он первый ствол вскинул.
Тигренко молча собрал автомат, проверил магазин.
– Ладно, может я в чем-то и не прав, извините.
– Да ты не перед нами извиняйся, Ром, – улыбнулся Гринька, – ты перед Санычем извинись.
Тигренко задумчиво кивнул:
– Извинюсь, – и, закинув автомат за спину, двинулся вслед за ушедшим бандитом.
Юного главаря он нашел сидящим на поваленном дереве, метрах в тридцати от стоянки. Саныч сидел склонив голову на бок и отрешенно рассматривал большой, с поднос величиной, цветок кровянистого цвета, выросший из гриба чаги. Тигренко присел рядом:
– Наверное я погорячился… прости.
– Бывает, – не глядя на него, кивнул Саныч.
– Да нет, не бывает, не знаю, что на меня нашло. Просто… просто не…
– Просто не веришь ты мне, и моим людям не веришь. Ладно, капитан, не мучайся, понимаю каково тебе сидеть и перед таким как я извиняться.
– Да причем тут это!
– При том, капитан, при том. Только, обидно, понимаешь. Я ж и в прошлой жизни, не шоколад с медом хавал. Детдомовский я, когда вся эта херня случилась, мы в лагере отдыха были. Воспитатели, пьяные поголовно, понятное дело, для них это просто способ оттянуться был. За нами в основном Люда следила, старшая наша, детдомовская. А они раз ее, продали за бутылку какой-то дорогой иностранной бурды, каким-то приезжим уродам, и ее всю ночь не было… А утром она вся зареванная, в порванном сарафане… любимый у нее сарафан был, такой белый в голубенький цветочек… А вечером она повесилась… мне ж пятнадцать было, она моя была! Понимаешь, капитан!!! Моя была, – Саныч зарыдал, отрывисто зло, слезы заскользили по небритым щекам. – Убил я их… всех… и тех четверых ублюдков, и воспитателей наших… зарубил топором… и по ночам, мне они не являются… Люда снится… бывает…
– Прости, Саныч, прости, – уже абсолютно искренно прошептал Тигренко.
Саныч утер слезы, посидел, молча, поднялся.
– Пойдем, капитан, там, наверное, мужики уже жратву приготовили. И капитан, брось ты эти мысли, не гожусь я для службы, и мужики мои тоже. Да и не для чего нас спасать, – он весело глянул на открывшего рот Тигренко. – Мы живем, так как живем, и нас это вполне устраивает.
– Понятно, ну может когда и передумайте.
– Может и передумаем, – весело хмыкнул Саныч, вновь, почти став прежним, и развернувшись, зашагал к лагерю.
Когда они вернулись в лагерь, по нему уже ураганом носилась хохочущая Кристина, что-то взахлеб рассказывающая. Кутузов с Гринькой вовсю хохотали над ее рассказом, лишь Корявень сидел сконфуженный, словно девица на смотринах. Заметив их, Рысь кинулась к ним, и через минуту, они уже тоже хохотали, Саныч даже хлопнул героя веселья – Корявна по плечу. Как оказалось, поведя Кристину на поиски водоема, Олег мимоходом объяснял ей, что опасно, а что нет, в общем, читал лекцию по местному ориентированию и так увлекся, что пропустил момент, когда ровная земля под ногами сменилась обрывом. После развеселого падения, выполненного по всем канонам акробатики, с неизменными кувырками и переворотами, под аккомпанемент солдатской брани, последовало не менее веселое приземление, аккурат в кучу фекалий, идентифицированную самим Корявном же, как свежий навоз лося-мокроступа. После этого, уже бывший сержант возгорелся желанием побыстрее найти водоем и искупаться.
Обед прошел под шутки над сержантом, который к концу уже тоже хохотал над очередным пересказом случившегося в исполнении Рыси.
К вечеру они вышли к Т-образному перекрестку старой асфальтированной дороги. Корявень, последний час о чем-то переговаривающийся с Иваном, кивнул на восток:
