— Разве ж это зелень, — гундосила бабка. — Разве зелень… Давеча, помнится… А это. Не, не то.
Обмяв, всадила в кошелку некрупный кочан. Прибавила пучок укропа. Послюнив пальцы, долго ловила в кошеле денежку помельче. Задвигала взглядом:
— Э-э, мальшик, мальшик!
— Ах ты! — подавшись вперед, Сольвега схватила бабку, зажав ее носище между средним и указательным пальцами. Свободной рукой перехватила старухину кошелку:
— Не тревожься, матушка, сама донесу. Приглядите за товаром, ага?
Повесила кошелку на локоть, все так же, за нос, повела бабку с рынка. Женщины, зажимая передниками рты, глядели вслед. И почти телесно чувствовалось, как спадает в них напряжение.
Бабка лживо хныкала, растирая покрасневший нос.
— Гадкая! Гадкая! Не стыдно тебе?
Сольвега уперла кулаки в бока:
— А тебе — не стыдно? Опять скажут, Старая Луна пошла мальчиков воровать.
— А ты видела? Да, ты видела?!
— Вопишь, как карманница перед лозиной, — Сольвега презрительно пнула носком башмака подвернувшийся камешек. Надутая, как мышь на крупу, старуха сидела на чьем-то порожке перед ней.
— Просить хочешь, а меня — за нос, — немного спокойнее сказала она. — Не ем я мальчиков. Заберу иной раз, да. А ты спроси, спроси, какими они возвращаются? Ястреба своего спроси.
— Он не мой.
— А хотела бы?
Ведьма снова потянулась к бабкиному носу, но та на удивление резво отпрянула.
— Шутю я! То есть, балуюсь. Э, капустку мою помяла…
Стремительно ударили в глаза заскорузлые ногти. Сольвега отклонилась чудом, почуяла горячие писяги на щеке. С размаху, ладонью, ответила, своротив на сторону бабкину голову. Та сплюнула в ладошку последний желтый зуб, поразмышляла, хмыкнула… и улыбнулась.
— Ведовством пытать не буду. Э-э, кровь заговори.
Сольвега вытерла щеку ладонью, а ладонь о передник. Взяла кошелку:
— Идем.
— Ишь, гордая. Товар твой так себе, никто не позарится.
Заковыляла впереди, показывая дорогу.
