А "нетленный облик", русская идея, идеал для Шмелева - это вера православная. Вера, которая здесь, в эмиграции, осталась единственным напоминанием о России, единственным утешением для изгнанников. Вера, которая строила и направляла всю прошлую многовековую жизнь, давала ей основу и подлинность; была сердцем национальной культуры и стержнем для русской души. Именно об этом - большинство публицистических статей Шмелева начала двадцатых годов: "Душа Родины", "Пути мертвые и живые", "Убийство", "Христос Воскресе"...
И в газетах же Шмелев начал писать очерки под определенный православный праздник - о том, как справлялся этот праздник в России. Первый из них: "Наше Рождество. Русским детям" появился 7 января 1928 года в "Возрождении" впоследствии он ушел в середину "Лета Господня. Праздников". За ним последовали - "Наша Масленица", "Наша Пасха". Шмелев избрал форму сказа от лица маленького ребенка - и потому, что обращался к детям эмиграции, желая им передать "хранимую в сердце" Россию (был у него и конкретный адресат крестник и родственник Ив Жантийом). И потому, что ребенок больше занят другими, нежели собой, чужд рефлекции, а значит, чище, полнее, яснее воспринимает окружающий мир. Который и предстает перед читателем во всей полноте, яркости и истине.
Этот мир - богослужение годового круга и его отражение в жизни верующих: своего рода православный "месяцеслов" и "энциклопедия русской жизни". Здесь описано пять двунадесятых праздников, Пасха, Святки и Великий пост. Главы создавались и публиковались в газетах в другом порядке, нежели потом расположились в книге: Шмелев начал свою "русскую эпопею" с идеи покаяния, с Великого поста. Он включал в текст отрывки из тропарей праздников, стихир, кондаков, псалмов; из "Великого канона" св. Андрея Критского, из Евангелия. Устами наставника Горкина объяснял каждый праздник. Рассказывал и о церковных службах: порядке богослужения и убранстве церкви в определенный праздник например, в Великий пост, Троицу, на Преображение. О благочестивых обычаях мирян, о куличах и пасхах, ("крестах" на Крестопоклонной неделе, о "жаворонках"...
Эмигрантский богослов А. В. Карташев приносил Ивану Сергеевичу десятки томов из библиотеки Духовной Академии в Париже, а Часослов, Октоих, Четьи-Минеи и Великий Сборник писатель купил себе сам. Шмелев ходил на службы в православные церкви Парижа: на Сергиево подворье, в храм Александра Невского. И сам строго соблюдал в домашнем обиходе все обычаи и традиции. Что было для него не сложно, детское воспитание-то его, в купеческой семье, было религиозным. И постепенно, после пережитых страданий, после мучительных раздумий о судьбе России - религия освятила потемки отчаяния в его душе. Забрезжил свет.
А поскольку Шмелев был истинным писателем, то все происходящее в нем всегда тесно было связано с его творчеством. "Работа над "Богомольем" спасла меня от ПРОПАСТИ, - удержала в жизни. О сем знала лишь ныне покойная моя жена", - много позднее писал он о своей повести "Богомолье", начатой почти одновременно с "Летом Господнем", как своего рода дополнение к роману. И в рассказах Шмелева о Красной России все чаще появляются праведники, зло отступает, вместе со страхом, отчаянием и мраком. "Что страх человеческий! Душу не расстреляешь" - это слова одного из героев "крымского цикла", алуштинского дьякона, которого можно поставить рядом с героями "Лета Господня" и "Богомолья". И постепенно "крымский" цикл будет уступать место "замоскворецкому". Отдельной книгой издано "Богомолье" , и в начале тридцатых годов Шмелев берется за вторую часть "Лета Господня": "Радости-Скорби".
На первый взгляд она кое в чем повторяет первую, "Праздники". Здесь тоже есть и "Рождество", и Великий пост. Но "Радости-Скорби" куда более "личные", автобиографические. Если в первой части романа рассказывается о праздниках, так сказать, "всенародных", то во второй - о событиях семейных. И она в этом смысле гораздо ближе к другим автобиографическим романам эмиграции - к "Жизни Арсеньева" И. А. Бунина, "Путешествию Глеба" Б. Н. Зайцева, Купринским "Юнкерам". Гораздо больше говорится здесь о внутреннем мире мальчика - о его размышлениях, чувствах, переживаниях, о взаимоотношениях с домашними. И прежде всего, с отцом, который становится главным героем романа. Две главы "Именин" посвящены отцовскому празднику, а вся последняя часть - "Скорби" - его болезни, кончине, похоронам. Главы "Донская", "На Святой", "Москва" рассказывают о Москве, а "Ледоколье", "Петровками", "Ледяной дом" - просто, так сказать, бытовые очерки, зарисовки замоскворецкой среды. И некоторые типы из этой среды: циник Гришка, прогорелый барин Энтальцев, жестокие Кашин и дядя Егор - куда как далеки от былого совершенства, от идеала "Праздников". Чем не горьковские купчины?
