Здесь уже ничего не осталось от вальцового цеха мельницы, который находился когда-то на этом месте. Отверстия в потолке, из которых раньше в вальцы сыпалось зерно, угадывались только по тому, что там были вставлены ненужные для освещения плафоны из молочного стекла. Цех во всю длину был разгорожен коридором под мореный дуб, в котором были вделаны массивные двери с табличками черного стекла: «Начальник», «Заместитель», «Заведующий», и опять: «Начальник», «Заместитель», «Заведующий», и снова в том же порядке: «Начальник», «Заместитель», «Заведующий», так что на третьем повторении у Чащина зарябило в глазах. В конце коридора находилась еще более массивная дверь, на которой под самой огромной таблицей было написано самое скромное слово: «Секретарь». Сюда и направился Гущин.
— Нам же нужен директор! — попытался остановить его Чащин.
— Истинное величие отличается скромностью! — сказал Гущин и распахнул дверь.
Перед ними было продолжение коридора, где находился стол с пишущей машинкой и пятью телефонами, а по сторонам, как и во всем коридоре, — двери, только еще более массивные, как будто за ними находились великаны, для которых нормальные двери были малы. Справа на дверях висела табличка без указания должности, просто: «Трофим Семенович Сердюк», слева, на таких же дверях, — другая: «Семен Петрович Дюков». Девушка, сторожившая телефоны и машинку, замахала руками, как мельница, оберегая одновременно и ту и другую дверь:
— Трофим Семенович занят! Семена Петровича нет!
Гущин вывернул на живот свой фотоаппарат, мимоходом потрогал ручки той и другой двери, склонился к розовому ушку девушки и конфиденциально сказал:
— Хотите, снимочек сделаю? Так сказать, на служебном посту?
Лицо девушки зарделось, она машинально вытащила пуховку и помаду, но вдруг остановилась:
— Кто вы такие?
Чашин не успел ничего ответить, Гущин торопливо сообщил:
— Оформляем стенгазету по заданию Трофима Семеновича…
— А, к Первому мая? — обрадовалась девушка. — Ну что же, снимите! — Она кокетливо улыбнулась и приняла соответствующую позу.
Гущин щелкнул, поблагодарил, деловито вынул блокнот и записал имя и фамилию. Пока Чащин соображал, к кому пойти за необходимыми сведениями, девушка уже торопливо названивала по всем пяти телефонам, предупреждая, что сейчас придут товарищи и станут снимать руководящий персонал для стенгазеты по поручению Трофима Семеновича. Гущин подмигнул приятелю: вот, мол, как надо делать дела!
Чащин поморщился и вышел.
Он никогда не позволил бы себе воспользоваться таким приемом, какой применил Гущин. И не желая даже объясняться с товарищем, Чащин отправился бродить по огромному зданию, пытаясь понять, кто же и что тут делает и для чего понадобилось превращать вальцовую мельницу в учреждение по перемолу бумаги.
Прежде всего, конечно, следовало отыскать Стороженко. Стороженко мог бы объяснить и показать больше, чем написал в своем письме. И Чащин поднялся на третий этаж, полагая, что бухгалтерия при такой системе распределения площади должна находиться где-нибудь у черта на куличках.
На третьем этаже ее не было. На четвертом — тоже.
Отчаявшийся исследователь обратился за помощью к какому-то местному обитателю, лениво проглядывавшему заголовки в стенной газете трехмесячной давности. Оживившийся туземец пожелал лично проводить посетителя. Чащин уже заметил, что большинство обитателей этого каменного дворца бродило по комнатам как спросонья и изнывало от безделья. Только статистики и экономисты сидели почти невидимые за ворохами бумаги и из их комнат слышался треск арифмометров, напоминавший пулеметную стрельбу.
Бухгалтерия помещалась в подвале.
Здесь работа шла на полный накал. Девушки, женщины и старики, — молодых мужчин почему-то в счетоводном деле Чащину видеть не приходилось, — усиленно считали, вычисляли и записывали полученные результаты с такой же мрачной деловитостью, как если бы исчисляли орбиту движения неведомого небесного тела, направляющегося из мировых пространств к Земле и угрожающего столкнуться с нею. Казалось, что вот-вот один из этих мрачных тружеников поднимется, — они сидели по трое и по четверо за каждым кухонным, обеденным и канцелярским столом, — поднимется и объявит мрачным голосом:
