Нава уходит. Рухама по-прежнему в кресле, обмякла, руки-ноги раскинула.
– Я извиняюсь, – говорит Ципи. – Поезжай-ка в город. Я доделаю за тебя, что осталось на сегодня.
– Да ладно.
– Поезжай, – говорит Ципи. – Тебе надо проветриться.
На улице вечерние пробки. Джамаль выходит из киоска, накинув куртку горохового цвета. Рухама на углу листает журналы.
– Ночной сменщик здесь, – говорит Джамаль. Застегивает куртку. – Хорошего вечера.
– Вам тоже, – говорит Рухама.
– Новые журналы приходят завтра. Самое крайнее – послезавтра.
– Я постараюсь, – говорит она. Их беседу перебивает перестук и дребезжание тележки, которой не сразу и с большим трудом удается въехать на тротуар. На ней кадка с деревом, и это дерево, подталкиваемое беспечным водителем в одну сторону и вихляющим и дребезжащим колесом – в разные, пытается упасть на каждого из них по очереди.
– Чтоб ему, этому дереву, – говорит разносчик, проезжая мимо.
Рухама смотрит ему вслед, делает шаг, затем другой. Как загипнотизированная.
У него, безусловно, самые красивые волосы из всех, что ей доводилось видеть. Абсолютно послушные, абсолютно пышные. Целая грива кудрей цвета опаленного бамбука ниспадает до середины спины и заканчивается высокой ровной волной. Кудри отдельные, крупные и влажные, хорошей формы. Уникальная шевелюра. Она помешана на волосах и прекрасно это знает. Но не ее помешательство делает его волосы прекрасными, напротив, помешательство заставило ее обратить внимание на его волосы, когда ее чуть не пришибло шатающимся деревом.
– Какие волосы, – говорит Рухама Джамалю, кивая на парня.
– Чертовски милые, – говорит Джамаль. – Парик был бы что надо, а то.
– Хватило бы и на пяток париков, – говорит Рухама. Она не спускает глаз с дерева, которое покачивается над толпой. – У меня есть комната, где посетители ожидают заказа. Два широких кресла перед двумя высокими окнами. За окнами ничего интересного. – Она вручает журнал Джамалю. – Дерево посередине будет неплохо смотреться.
Рухама доходит за ним до джунглей на Двадцать восьмой улице, там дерево исчезает в недрах магазина, где по фасаду – сплошная стена тропической зелени. Лишь узенький проход посередине. Рухама заходит внутрь, и пара пичужек, вспорхнув с куста, устремляются к пустой клетке. Мужчина снимает дерево с тележки и с глухим стуком ставит на пол.
– Симпатичное дерево.
– Возврат, – отвечает он. – Дизайнер хотела апельсиновое дерево для приемной. Говорит, я не предупредил ее, что апельсины раньше лета не созреют.
У мужчины металлическая клепка в подбородке. Она ходит вверх-вниз, когда он говорит, и замирает, когда умолкает, – этакий постоянный знак пунктуации. Стальная точка под губой.
– Подержанных деревьев не бывает, – говорит он, – но я дам вам скидку, если пожелаете.
– Вы утром будете здесь?
– Я здесь каждое утро.
– Завтра я вернусь с деньгами.
Бомж клянчит доллар, когда Рухама выходит из подземки на Двадцать третьей. Обычно она подает, всегда подает, но у нее при себе вся наличность, в том числе и Луизин конверт с четырьмя тысячами. Утренняя суматоха только-только началась: не лучшее время открывать кошелек посреди улицы. Покрепче схватив сумочку, она направляется к газетному ларьку.
– Ладно, – кричит ей вслед бомж. – Я тебя прощаю, раз ты на сносях.
Журналы, еще в пачках, высятся у стойки. Джамаль подталкивает к ней канцелярский нож, а она ему – мятую двадцатку.
– Будьте как дома, – говорит он.
Рухама трет лицо: глаза все еще сонные.
День не по-зимнему теплый и ясный. Рухама садится на тротуар, как бомж, прислоняется спиной к ларьку. Ищет свою рекламу. Сидит, скрестив ноги, подставив лицо солнышку. Когда она в последний раз сидела на земле? Лет десять, нет, двадцать назад.
Вот она, девушка из рекламы шампуня, прямо на странице с содержанием. Она ловила зубами яблоки на городской ярмарке[43]. И упустила одно, пытаясь захватить его своими прелестными зубками. Она резко выпрямляется над бочкой, и намокшие пряди волос взмывают вверх, окружая ее голову нимбом. В сияющих волосах и в каплях, что вот-вот осыплются брызгами на прохожих, играет радуга. Все улыбаются. Один из работников ярмарки вручает девушке плюшевого медвежонка. Все остальные работники тоже тянутся за призами. Все до одного белые мужчины, красивые, с модной трехдневной щетиной. Один из них, вспомнила она, был таксистом.
