— А что здесь нужно?
— Что? — переспросил адъютант. — Заправку по форме, чищеные сапоги, приветствовать старших и наготове документы. Другим — тебя это пока не касается, быть всегда побритым. Имей в виду: здесь строго. Чуть что — и в комендатуру.
— А потом?
— Потом? Потом полы мыть, и часика три строевой. Устраивает?
— На обратном пути — ничего, — ответил он.
Адъютант засмеялся.
— На обратном пути можно, конечно, и не торопиться. Мы по тебе не соскучимся.
«Я по вас тоже не соскучусь», — подумал он, но сказать не решился: от адъютанта сейчас зависело, как скоро он выберется из этой Москвы.
Пришла та же эмка. Адъютант, как маленький генеральчик, расселся на переднем сиденье, а он устроился со своим чемоданом и мешком сзади, и ехал, как туз. «Здорово повезло с этим фрицем, — думал он, — если бы не фриц, не катиться бы по Москве так уютно на сиденье из желтого хрома». Он трогал носком сапога полный чемодан продуктов — да каких продуктов! Таких продуктов у него никогда не было. Нет, если бы не фриц, не катиться бы ему с кучей денег, отпускным билетом на десять дней без дороги и новеньким орденом Отечественной войны II степени. Сам он цел, на нем ни царапины, а на улице теплынь, впереди лето и до фрицев тысяча километров. Он подумал, что мать будет рада и продуктам, и деньгам. «Черт! — сказал он себе. — Вот это подвезло! Если еще адъютант, и правда, посадит его в поезд… Ага, вокзал! Приехали. Ну — последний бросок…»
Адъютант сказал ему: «Жди», — и ушел к коменданту. Сколько времени ходил адъютант, он не знал, потому что хорошо уснул на этом желтом хроме, привалившись спиной в округлый угол между подушкой сиденья и окошком. Адъютант передал его старшине с чубом, по-казацки выпущенном на козырек фуражки, и умчался.
Вокзал был набит под самую завязку. Около дверей на перрон жалась такая толпа, что пробиться через нее было невозможно, но старшина повел его в комендатуру, там на скамейке под охраной сидело несколько солдат без ремней и без погон, и на перрон они вышли служебным ходом.
На втором пути, уже под паровозом, стоял «пятьсот веселый» — четыре пассажирских вагона и десяток товарных, набитых тоже под завязку. По перрону парами разгуливали патрули, несколько их караулили дверь, через которую пассажиров цедили из вокзала.
Старшина по-домашнему шел вдоль «пятьсот веселого», а он очень неуверенно шагал за ним, перекладывая чемодан из руки в руку. Они миновали пассажирские вагоны, прошли часть теплушек, у третьего от хвоста телячьего старшина остановился.
— Лезь.
— Куда? Куда лезь? — заорал из вагона рябой артиллерист. — Тут и без тебя полно. Топай в другой.
— Некуда! Проходи! Мест нет! — Кто сердито, кто равнодушно, кричали ему и старшине из вагона солдаты, сгрудившиеся у двери так, чтобы снаружи казалось, что в вагоне нет ни кусочка места, но между их сапог он видел, что еще немного места в вагоне есть.
Старшина даже бровью не повел.
— Лезь!
Кто-то изнутри стал надвигать дверь, но она уперлась в стремянку, которая висела на рельсе двери, и он поставил ногу на стремянку и, ухватившись свободной рукой за скобу, полез в вагон.
— Куда! — повторил рябой и, столкнув его, снял стремянку.
— Куликов! Сулимов! Рябов! — крикнул старшина, и сразу же с перрона спрыгнули патрульные и подбежали к ним.
Старшина показал на рябого.
— Снять этого барина. Ему тесно ехать.
Часть солдат в вагоне отхлынула от двери. Кто-то даже полез на нары.
Двое патрульных ловко подбросили третьего, он вскочил в вагон, взял с полу брошенную стремянку, повесил ее на рельсу, и еще трое патрульных вскарабкались в вагон. Пока они там возились с рябым, он тоже влез в вагон.
— Ладно, старшина, — сказал он старшине сверху. — Пусть едет. — Он задержал патрульных, которые, оторвав рябого от нар, волокли его к двери. — Бросьте, ребята.
— Пусть едет! Поместимся! Прости его, старшина! Чего там — в тесноте, да не в обиде, — кричали старшине из вагона.
— То-то! Ты бы у меня помыл полов, — сказал старшина рябому. — Гектара три. Слезайте.
Патрульные спрыгнули из вагона.
Старшина встал на рельсу и пошел по ней, держа расставленными руками равновесие.
