— Не надо, — я намотал ему и свой. Возьми его автомат.
Кедров отнял у Женьки автомат.
— Я бы тебе помог, Жень, да фриц — осталось совсем немного, понимаешь? Жалко, если не притащим — столько возились с ним. Он, сволочь, знает много. Видел, как он рванул от меня?
— Нет. У тебя вода есть?
— Нет, шнапс есть — несколько глотков. Дать?
— Нет. Шнапс я не хочу. — Женька повернулся на спину и стал ловить ртом капли дождя. — Ты иди к нему.
— Да пошел он! — вдруг выругался Кедров. — Мы с Тарасычем тебя на плащ-палатку и…
— Он сам дойдет, — оборвал его Тарасов. — Сухо у него там, только шкуру рассекло, щупал я. Иди к фрицу. Если бы попало внутрь, крови было бы не столько.
— Иди, Игорь, иди, — сказал Женька, — Здесь ведь уже ничья земля. Как это по-английски?
— No man's land, — ответил ему Кедров.
— А по-немецки… По-немецки…
По-немецки Женька не знал.
Кедров переполз к пленному, развязал ему руки и ткнул бинт.
— На, перевяжись. Сможешь сам?
— Смогу.
— Куда тебе попало? — спросил Никольский пленного.
— В ногу, сзади. — Немец повернулся на боя и стал стаскивать нижнюю часть комбинезона и брюки. — Выше колена.
— А в зад ему не попало? — спросил Батраков Никольского.
— Нет. Говорит, что не попало.
Батраков угрюмо улыбнулся.
— Жаль. Как Женька? — спросил он Кедрова.
— Вроде ничего. Как Мокеич?
— Плохо, — сказал Никольский. — Без сознания. Из спины так и хлещет. Наверное, в легкие.
Бадяга зарядил пулемет последним магазином и переполз к Песковому.
— Дышит он?
— Дышит. Вернее, хрипит. Потащим на плащ-палатке?
— Да надо бы на плащ-палатке, на спине растрясешь.
Они наощупь зарядили диски, приготовили гранаты, подождали, когда стрельба утихнет, бесшумно вышли из лощины и пошли в ту сторону, где небо уже серело. Они не прошли и четверти часа, как их окликнули из секрета.
— Стой, кто идет?
Этот крик, в котором звучала угроза, показался им очень родным. Никольский ответил:
— Свои! Славяне!
— А ну ложись! Пароль! — крикнули из секрета.
— Черт его знает, какой он у вас! — крикнул в ответ Женька.
— Ложись — стрелять буду! — крикнули из секрета.
— Не настрелялся? — громко спросил Тарасов. — Погоди, настреляешься еще.
— С нами раненые! — крикнул сердито Кедров.
— Вы что, в штаны наложили! — крикнул насмешливо Песковой.
Через некоторое время из секрета им скомандовали:
— Подходи по одному! Оружие за спину!
В ходе сообщения сержант оправдывался перед Песковым:
— Что мы совы, что ли, что видят в темноте? А если бы вы были власовцы, что тогда?
— Мы бы тебя утащили, и все, — объяснил Никольский.
Их повели в тыл, к сараю, где горел небольшой костер. У костра сидели старший лейтенант с перевязанной головой, два автоматчика и санинструктор, а телефонист спал, лежа грудью на аппарате. Санинструктор перевязал Мокеича, поправил повязки у Женьки и у пленного. Старший лейтенант, морщась и то и дело притрагиваясь к бинту на голове, выслушал объяснения Никольского и Кедрова, вытащил из-под телефониста аппарат и позвонил.
— Ждите здесь, — сказал он. — Там о вас созваниваются.
Они обсохли у костра, почистили оружие, санитары унесли Мокеича. Рассвело, подошло время завтрака, и в сарай пришли батальонные офицеры, а о них никто старшему лейтенанту не звонил.
Песковой, покосившись несколько раз на термос, из которого старшина накладывал офицерам кашу из пшеницы с американскими консервами, изрезанными на кубики с ребром в ноготь, крякнул.
— Нам бы тоже не мешало горяченького.
— Покорми их, — сказал старший лейтенант старшине.
Старшина заглянул в термос.
— Пошли к кухне, — чужих обслуживаем без доставки.
— Пошли, — согласился Песковой и прихватил ведро.
Старшина посмотрел на ведро, потом на Пескового, потом опять на ведро.
— Мда…
— Под чаишко, — успокоил его Песковой.
Возле кухни, она была спрятана за полкилометра в кустарнике, в глубоком окопе, сидел на корточках худой повар. Очевидно, у него не все ладилось с печенью — он был желтоглазый и злой. Он услышал их шаги, высунулся, увидел старшину, молча вылез из окопа, приставил карабин к колесу кухни, влез на ступеньку и отбросил крышку котла.
Песковой быстро поставил на край кухни ведро.
