Отвечая на вопросы или решая какую-нибудь интеллектуальную головоломку, он любил рассказывать всяческие истории. В качестве примера можно привести историю о мужчине, который пустился в дальний путь, чтобы навестить учителя хасида. И когда его спрашивали, не сложно ли было ему изучать доктрины учителя, мужчина отвечал: «О, нет, я ведь только хотел посмотреть, как он завязывает ботинки». Эта короткая история напоминает нам о том, что жест часто говорит нам больше, чем лекция. А также это напоминает нам, что самые замечательные слова бесполезны, если человек, который произносит их, не тот человек. Когда бы я ни навешал Эриха Фромма, я всегда помнил эту историю. Уходя от него, я всегда чувствовал себя другим: я уходил с проясненной головой, чувствуя себя более живым и менее запуганным силами, которые угнетают нас и делают нас уязвимыми до отчаяния.
Не только исследования делали Фромма такой привлекательной фигурой. Он весь был игра жизни с теорией, теории с жизнью. Быть живым — значит рождаться снова и снова. Трагедия, писал Фромм, заключается в том, что многие из нас умирают, так и не начав жить. На таких прозрениях не построить системы, но зато они требуют от нас развития новых подходов, неожиданно свежих взглядов на вещи. Фромм не нуждался в учениках, не хотел осваивать никаких научных школ. Дух, подобный ему, растрачивает себя, избегая какой-либо кооптации. Фромм замечал без всякого удовольствия, что его способность к абстрактному мышлению минимальна. Мыслить философски он может в конкретных терминах.
Поздним вечером 5 января 1974 года Южногерманское Радио передавало фроммовский автобиографический очерк «Во имя жизни». В течение двух часов Эрих Фромм неторопливо рассказывал о том, что послужило материалом для напечатанного здесь произведения. Одна штутгартская актриса, отыгравшая в тот вечер в классической пьесе Лессинга «Натан Мудрый», по возвращении домой включила радио и услышала Фромма. Несмотря на поздний час, она бросилась к телефону и попыталась передать мне обуревавшие ее чувства. Она оставила в театре одного Натана только для того, чтобы дома обнаружить другого.
Фромм не был ни чародеем, ни схоластиком. Он был и остается мудрецом, потому что талант созвучного звучания сердца и разума — это именно то, что зовется мудростью.
Ганс Юрген Шульц
Избыточность и внутренняя опустошенность нашего общества
Поскольку речь у нас пойдет об «избыточности и внутренней опустошенности», мне видится полезным дать несколько предварительных пояснений относительно значений этих слов. Ясность при определении значений слов является решающим фактором в любой дискуссии, включая нашу. Если мы осознаем значение слова во всех его вариантах и коннотациях, мы, как правило, лучше понимаем очерченный им крут проблем. Его история и дефиниция помогают нашему пониманию актуальных вопросов.
Выражение «the affluent society» («общество изобилия») появилось в 1958 г, когда увидела свет книга Джона К. Гэлбрейта с одноименным названием[5]. Английское слово affluence (избыточность) происходит, так же, как и fluid (жидкость), от латинского глагола fluere (течь, происходить, изобиловать) и означает, если брать его литературный вариант, одновременно и наводнение, и избыток, и переполнение (англ. overflow). Но, как известно, слово «избыток» может иметь как положительный, так и отрицательный смысл. Если избыток воды в Миссисипи вызывает наводнение и она выходит из берегов — это бедствие. Но если фермеру случается собрать небывалый урожай и в его закромах избыток зерна — это удача. Таким образом, «избыточность» (affluence) — неоднозначный термин. Он может предполагать, как изобилие (abundance), которое превращает жизнь в удовольствие скорее, чем борьба за выживание, так и излишество, обилие (superfluity), переполнение (overwhelming), и даже убительный, фатальный переизбыток (fatal excess).
Нет ничего противоречивого в словах abundance и superfluty, даже несмотря на небольшую разницу между их корневыми значениями. Слово abundance (изобилие) произошло от латинского корня
