Ради братий своих… (Иван Федоров) - страница 9

А через день бородатые мужики, поскидав зипуны, начали ставить позади церкви Николы Гостунского в Кремле просторную избу для будущей государевой печатни.

От Николы Гостунского до усадьбы Федорова тысячи две шагов. Расстояние не великое, а дум передумать за этот путь можно множество. Вот и сейчас Федоров тщетно пытался отогнать стоящее перед глазами видение, свидетелем которого был ныне утром.

…Красноватые язычки свечей сверкают на золоте иконостаса, на дорогих окладах икон, освещают уходящие вверх четырехгранные столбы, стены храма. А со стен на государя Ивана Васильевича, митрополита Макария, епископов и приближенных бояр, рассевшихся за длинным столом, строго глядят суровые, молчаливые святые.

За спиной царя — советники и дюжая стража, а перед ним — на коленях, в цепях маленький сгорбленный человек — Матвейка Башкин. Недавний дворянин, приближенный царя, Матвей Семенович Башкин.

…Всего недели две или три назад довелось Федорову читать столбцы дознания еретика Матвейки. Как допрашивали с пристрастием этого щуплого сына боярского, как кричал дурно равными голосами… язык вывалил и говорил нестройно многие часы… Требовали покаяться в ереси, в хуле на церковь православную, на порядок государственный. А он на своем стоял.

Царь сегодня даже с кресла вскочил, вперед подался и закричал срывающимся голосом:

— Зачем холопов своих на волю пустил? Почему епископов и бояр наших бесчестишь?

Несчастный на полу заелозил, цепями загремел, а потом трясущуюся головенку вскинул и на весь храм:

— Христос учил: возлюби ближнего своего, как самого себя. А у нас богатый только богатого любит. Нищие лохмотья имеют, а богатые в золоте да каменьях. Епископы только себя возвеличивают. Монастыри притонами разврата стали. Всем владеть хотят. Мало им богатства нынешнего. Книги священные и те искажают. Переписывают не как есть, а как выгодно…

Дьяк Висковатов, стоявший за спиной государя, подал знак стрельцам. Те сворой кинулись на Матвея.

Ох, как трудно было оставаться спокойным, не пожалеть страдальца, когда вокруг — десятки пристальных глаз. За каждым следят. Друг за другом. Неужто в этом сила царя?

Впереди показались двое. Идут навстречу. Идут степенно, за поясами топоры заткнуты. Видать, плотники домой после трудового дня шагают. Спросить бы их, что мыслят о Башкине, о словах его. Удивятся только. А кто он такой, Матвейка этот? И книг касаемо — кто их знает, что в книгах этих есть? Не для труженика они. Для богатых. Для тех, кто законы пишет, а закон что дышло — куда сильный повернул, так и вышло…

Плотники прошли мимо. Поклонились дьякону.

Справа, сразу же за церковью святой Варвары, потянулись заборы. Сейчас он придет домой, переступит высокий порог и войдет в чистую горницу, где на тканых половиках ползает, радостно гукая, его первенец Ванятка. И тогда, может, забудется страшная картина, жестокий царь и несчастный Матвей…

А поутру он вернется на печатный двор, поздоровается с Марушей Нефедьевым, наденет свой кожаный фартук, подвяжет волосы ремешком и сядет к столу, к разложенным в надлежащем порядке еще волглым бумажным листам с оттиснутыми строчками слов. Не поднимая головы, он будет внимательно прочитывать слово за словом, изредка заглядывая для проверки то в одну, то в другую рукописную книгу. Но все время, пока он будет читать строку за строкой, перед глазами будет стоять Матвей Башкин, будут звучать его смелые и правдивые слова; на миг возникнут в памяти разъяренный царь, степенные плотники и снова несломленный Матвей.

К вечеру, когда наконец будут прочитаны все накануне напечатанные листы, а Маруша положит перед ним еще несколько новых, Федоров утвердится во мнении, что дело, творимое им, — великое число печатных книг поможет людям быстрее овладеть грамотой и принесет им слова настоящей правды…