Несколько хлопков приветствовали речь Костеруса Вагнера, но аплодисменты эти были немногочисленны и как-то нерешительны, робки. Ясно было, что в общем собрание было скорее разочаровано, чем очаровано этим объяснением, и скорее недовольно, чем довольно оратором и его речью.
Все глаза были обращены теперь на Норбера Моони, слушавшего Костеруса Вагнера с плохо скрываемым пренебрежением.
– Позвольте еще один простой вопрос, – сказал последний, когда оратор закончил свою речь, – к какого рода средству намерены вы прибегнуть, чтобы путешествовать в вашей трубе? Уж не к веревке ли, как трубочисты?
– Эта задача может иметь несколько различных решений, – отвечал Костерус Вагнер, – можно будет заняться их рассмотрением в то время, когда будет строиться туннель.
– Да, у вас действительно хватит на это времени, – насмешливо согласился французский астроном, – потому что это предприятие, то есть сооружение этого гигантского воздушного туннеля, если даже и считать его возможным, во всяком случае потребует целого ряда лет для своего осуществления!
– Не так уж много, как вы, по-видимому, полагаете! – воскликнул Костерус Вагнер, – я берусь окончить всю эту работу в течение пяти лет!
– В пять лет! – воскликнул в свою очередь Норбер Моони, доставая из кармана свою записную книжку. – Ну, нет, до этого далеко!.. Если не ошибаюсь и если я хорошо понял вашу мысль, вы собираетесь, по-видимому, построить нечто вроде Вавилонской башни, не так ли? Громадный маяк, воздвигнутый на возможно широком основании, и притом на возможно высоком, какое можете встретить где-нибудь на Гималаях например, и этот-то маяк должен вырастать, этаж за этажом, вплоть до Луны. Я уже не буду настолько нескромен, чтобы спросить у вас, откуда вы добудете вашим рабочим воздух, которым они могли бы дышать, когда работа их продвинется настолько, что им придется строить на такой высоте, где воздух уже слишком разрежен. Вот что я вам скажу, и скажу не голословно, а на основании самых точных математических данных: допустим, что ваша башня в течение первого года достигнет высоты в сто метров – что будет уже выше всех ныне существующих зданий, построенных руками человеческими, кроме двух-трех исключений, – и тогда, знаете ли, сколько вам потребуется времени на окончание вашей постройки? – три миллиона шестьсот тысяч лет! Допустим даже, что вы ежегодно будете строить по целой миле в вышину, что почти невероятно, – и тогда на ваше сооружение потребуется девяносто тысяч лет! При условии, что вы будете строить по сто двадцать пять миль в год, вам необходимо будет потратить на это семьсот двадцать шесть лет. При условии одной тысячи миль (что составляет четыре миллиона метров) вам надо будет девяносто лет…
– Для того, чтобы выстроить вашу башню в пять лет, вы должны ежегодно строить по семнадцать тысяч миль в высоту, иначе говоря, по шестьдесят восемь миллионов метров! Вот результаты самого элементарного арифметического расчета… Итак, с этой точки зрения план ваш прямо-таки неосуществим и непригоден, если допустить даже, что во всех других отношениях он вполне осуществим!
Холодный душ, который бы вдруг окатил все почтенное собрание, конечно, не произвел бы более охлаждающего, скажем, леденящего впечатления, чем эта аргументация. Костерус Вагнер чувствовал себя буквально пришибленным и не мог возразить ни слова.
– Надо признать голосование недействительным и потребовать назад наши деньги! – крикнул вдруг один крупный хлеботорговец.
– Да!., да!., да!., потребовать назад наши деньги! – точно эхо загудели разом сотни голосов.
– Вы не можете этого сделать! Вы не имеете на это права! – закричал Питер Грифинс, выскочив вперед к самому краю эстрады и грозя кулаками почтенному собранию. – Раз дело решено голосованием и составлен протокол, то и сам Парламент не может изменить принятого решения! Все акции принадлежат компании!.. Кто недоволен дирекцией этой компании, может уходить, но деньги останутся в кассе общества!
– А в этом-то, по вашему, и вся суть, не так ли? – крикнул чей-то злобный, резкий голос, заглушая общий шум и гам. Председатель тщетно пытался водворить порядок. Он собирался уже встать и надеть шляпу, выразив этим, что считает заседание закрытым, но Норбер Моони сделал знак, что он еще не досказал своей мысли.
