– Что ж, прекрасно. Поздравляю тебя. Дерево, значит. Только что ты в таком случае здесь, в моем доме, делаешь? А? Дерево ты мое ненаглядное?
– Я не знаю, Анна. И сам не могу понять. Я… Я когда начинаю о тебе думать, я собой не владею. Не знаю, не понимаю ничего! Бегу к тебе, как сумасшедший. Кругом люди, движение какое-то происходит, и я чего-то говорю, и так же двигаюсь, а в голове одна только мысль: быстрее бы тебя увидеть! Я не знаю, что с этим делать, Анна!
– Зато я знаю! Я – твоя настоящая женщина. Я! Ты понял? А никакая не Любаша! И ты мне нужен весь полностью, целиком и сейчас, а не частями и через год! Так не бывает даже у деревьев, чтобы корни в одном месте росли, а цветение одного из них на потом откладывалось! Ведь не бывает же?
– Нет. Не бывает.
– Значит, нам надо жить вместе!
– Да… Но… Давай все-таки подождем… Я не представляю себе, как ей скажу!
– Нет. Не хочу я ждать! Я что, до пенсии тебя буду ждать? Скажи, я похожа на женщину, которая сидит у окна и тоскливо ждет своего мужчину? Я любить хочу, а не тосковать! И ты хочешь того же самого, я знаю!
– Да. Я хочу. Но я не смогу… Понимаешь, если я ей заявлю, что ухожу, это будет равносильно убийству. И даже не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Она не переживет…
– Ну, тогда выбирай. Или она, или я. Выбирай между собственным счастьем и мифическим долгом перед Любашей. А если выберешь долг, то всегда помни, что твою мужскую порядочность пользуют, как удобный бытовой предмет. Как подушку, которую можно подложить под свою раскормленную задницу. Просто так, для удобства! Так что выбирай!
– Ну зачем же так грубо, Анна…
– Зато правильно!
– А дети? Как я все это объясню детям?
– Да они у тебя почти взрослые! И достаточно продвинутые, чтобы понять отца. И вообще, хватит уже об этом говорить… Все, промежуточного состояния больше не будет. Ты должен решить. Прямо сейчас.
– Но, Анна…
– Все. Хватит. Выбирай. Прямо сейчас выбирай! Если это Любаша, то ты уходишь немедленно. И больше не возвращаешься. И я даже до трех считать не буду! Ну? Уходишь?
– Нет… Нет!
– Тогда… Это я? Ну же! Говори! Я? Да или нет?
– Да… Да, черт бы тебя побрал! Да!
– И ты сегодня же сообщишь ей об этом!
– Да… Я… Я сегодня же соберу свои вещи…
– Какие вещи? То есть ты хочешь поехать домой собирать вещи? А вот это уж черта с два!
– Но почему?
– А зачем лишний раз причинять ей боль? Ты же сам не хочешь, чтобы ей было плохо! Ну, представь такую картину: ты собираешь вещи, а она сидит, смотрит и плачет… Ты этого хочешь?
– Нет. Не хочу. Вернее, я не смогу этого выдержать. Но… что же делать?
– О господи… Да ничего не делать! Ты сейчас наберешь ее номер телефона и скажешь всего три слова – «Любаша, я ушел». Нет, четыре! Ты скажешь четыре слова! «Любаша, я ушел навсегда!»
– И все?
– И все! Нет, еще не все! Потом ты выбросишь телефон и купишь себе новый. И номер у него будет новый. И все у тебя в жизни будет новое. Каждый человек имеет право хотя бы раз в жизни поменять все, абсолютно все! Сбросить с себя старую надоевшую шкуру!
– Анечка, она не шкура… В смысле, Любаша – не шкура. Не надо так. Это бесчеловечно.
– А как – человечно? Растянуть во времени ее страдание – это более человечно, что ли?
– Но я не могу, не могу!
– Хорошо. Не можешь – уходи.
– Нет…
– Тогда звони! Всего четыре слова в трубку! И все! Ну?»
* * *
Остановившись, Наташа быстро пробежала глазами написанный диалог, слегка поморщилась. Пошловато слегка получилось. Может, вставить сюда какую-нибудь фишечку интеллектуальную? Ну, например… Пусть герой ввернет в описание своих растерзанных чувств бунинский «Солнечный удар». Хотя… В последнее время по бедному «Солнечному удару» только ленивый не прошелся. В каждом сценарии телемыльной оперы герои про этот «удар» поминают, чтоб адюльтеру красоты придать. Нет, тут надо что-то другое придумывать…
Еще раз перечитав диалог, Наташа мысленно махнула рукой – да пусть так остается! Без фишек. Простенько и пошленько. Многим читательницам такие вот страсти-мордасти как раз и по вкусу. Хотя про «Солнечный удар» не помешало бы… Бунин все-таки. Элемент приобщения к высокой литературе. Большое притягательное значение, между прочим, для потребителя имеет! Хоть где, хоть в какой творческой ипостаси. Если бы, например, два рыжих провинциальных паренька-близнеца не срифмовали однажды в своей незамысловатой песенке мокрую курицу и Кустурицу, народ бы к ним особо не потянулся. А так – приобщение к высокому состоялось. Это вам не какая-нибудь «Ксюша, юбочка из плюша». Это вам Кустурица все-таки. Подпеваешь за ними: курица-Кустурица, курица-Кустурица, – и вроде тоже грамотным и продвинутым себя воображаешь…
