Ее и впрямь будто сковало всю. Внутри все плескалось больным возмущением, а сверху – лед. И в голове будто камень горячий сидит, прожигает мозги насквозь, и язык онемел, ни слова произнести невозможно. Так бывает в ночном кошмаре, когда надо бежать, и ты изо всех сил стараешься бежать, а ног не ощущается, и стоишь на месте, и ждешь беды…
– … Наташа! Наташ! Да что с тобой, в конце концов?
Она будто очнулась от навалившегося кошмара – Саша стоял рядом, склонившись к лицу, тряс ее за плечо. Анна примостилась к нему сбоку, угодливо протягивала стакан с водой, смотрела вроде как сочувствующе, но лучше бы уж вообще не смотрела. Под ее взглядом Наташа вздрогнула и тут же икнула некрасиво, и Саша едва заметно поморщился, будто ему стало ужасно неловко за жену. Ей и за саму себя отчего-то было неловко. Будто она лишней тут оказалась, в собственном доме. Все, все было не так! Будто вывернули ее силой наизнанку, на некрасивую, на безобразную, и предъявили всем – смотрите, мол, это же не имеет настоящей заявленной стоимости, это подлежит немедленной и справедливой уценке, и место этому на дешевой распродаже, в базарный день за рубль ведро…
– Я, пожалуй, пойду… – откуда-то свысока, как Наташе показалось, прозвучал уверенно-снисходительный Аннин голос. – А то Наташе совсем плохо станет…
– Да нет… Погоди, Анна! Погоди, сейчас все образуется! И вовсе не из-за тебя ей плохо, с чего ты взяла? Останься! – оттуда же, свысока, прозвучал и Сашин голос. Наташа вздрогнула – он показался ей совсем чужим. Не Сашиным…
– Нет. Как-нибудь в другой раз. Я пойду, Саша…
– Тогда я провожу!
– Да? Ну, как хочешь… – пожала Анна красивыми идеально смуглыми плечами и элегантно развернулась к двери.
– Саша… – отчаянно то ли проговорила, то ли жалостливо пропищала Наташа, и даже руки к нему воздела в умоляющем жесте.
– Наташ, ну чего ты, ей-богу… – холодно и с недоумением отвел он от себя ее руки. – Перестань, неудобно…
– Не уходи, Саш… Пожалуйста…
– Но я же только провожу, что ты? Странная какая, честное слово…
Он точно так же пожал плечами, как Анна. И точно так же быстро и элегантно исчез из кухни, и было слышно, как они шуршат вместе в прихожей, о чем-то тихо переговариваясь. Недолго шуршали, полминуты всего. Очень торопились, наверное. Потом хлопнула дверь…
Она долго еще сидела на кухне, рассматривая привычные глазу предметы. Они были теми же, до боли знакомыми, но будто уже и другими, впитавшими в себя предчувствие беды. Вот полотенце с псевдовышитыми по краю красными петухами, вот причудливая керамическая сахарница, вот кофемолка, старинная, ручная, с потершейся медной ручкой. Она ее у бабушки выпросила – для красоты кухонного интерьера. Привычный ряд, привычное пространство, отличительные признаки собственной семейной территории. Что ж вы не сохранили, дорогие признаки, рубежей родины, пустили в нее врага? Где же ваш мужчина-хозяин, почему его так долго нет? Сколько, интересно, нужно времени, чтобы посадить гостью в такси и вернуться домой? Пятнадцать минут? Двадцать? Полчаса прошло, а его все нет…
Передернувшись, как от озноба, она встала со стула, поплелась в гостиную, огляделась кругом. И здесь – те же привычные вещи, и тоже – будто чужие. Вдруг, разрывая опасливую напряженную тишину, заверещала телефонная трубка из спальни, и она бросилась туда, будто ища спасения. Вот она, лежит на кровати, рядом с подушкой. Неужели она прижимала ее к себе так недавно, успокоенная заботливым Сашиным голосом, обещавшим приехать домой пораньше?
– Привет, Натка! Ты дома? – полился в ухо бодрый голос бабушки. – Почему на звонки не отвечаешь? Я звоню тебе на мобильный, звоню…
– Я не слышала, ба… Он в сумке, а сумка в прихожей…
– А чего у тебя голос такой убитый? Случилось что?
– Да… Нет… В общем, ничего не случилось…
– А мы с Тонечкой сегодня на дальнее озеро ходили! Там купание такое чудесное, вода чистая, будто родниковая! И песочек беленький. Красота! В выходной приедете – обязательно все вместе сходим!
– Хорошо, ба. Сходим, конечно.
– Нет, Натка, не нравится мне твой голос… Чувствую, скрываешь ты от меня что-то. Ты у Таечки сегодня не была?
