— За что пьем? — спросила я, отчаянно труся.
— М-м-м… А за любовь! Только давай вместе, чтоб не страшно было!
Она залпом махнула содержимое своего стакана. И я за ней. Ох-х-х… С минуту мы сидели, выпучив глаза. Хватали ртами воздух, словно выброшенные на берег рыбы. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я не ожидала, особой приятности. Но, что это такая мерзость, и подумать не могла.
Лидуся опомнилась первой. Хрустнула огурцом. Давясь, показывала мне руками: делай то же самое. Я попыталась. Во рту жгло. В пищеводе и желудке горело. Мой организм принимать соленый огурец, как закуску, отказывался. Но, глядя на Лидусю, давилась и ела. Лидуся тем временем схватилась за бутылку — убрать ее со стола. На всякий случай спросила хриплым шепотом:
— Еще будешь?
— Ты что? — испуганно отшатнулась я.
Она поставила бутылку на пол рядом со столом. Начала разливать чай. Снова заговорили о Пескове. Потом перешли к обсуждению мужского пола вообще. Лидуся категорично провозглашала: «Все мужики — сволочи». Ее наставница на АТС так считала. И Лидуся была с ней полностью согласна. Хоть того же Пескова взять. Или Ванечку. Обещал на Горячке жениться? Обещал. Свидетелей тому тьма. А теперь и слышать ничего не хочет.
Мне показалось, Лидуся перегибает палку. Ну, Песков… Ну, Иван… А вот мой брат, например, прекрасный человек.
— Ага. Как человек — он прекрасный, — согласилась Лидуся. И моментально ехидно добавила:
— А как мужик?
Короче, нас повело… Опьянение было не сильным, но, как мы неожиданно заметили, весьма приятным. Так свободно я себя чувствовала, пожалуй, первый раз. Вот мы и решили выпить еще по чуть-чуть. Главное, пережить первые неприятные минуты, а потом становится хорошо. Мы выпили. Еще поговорили об отношениях между мужчиной и женщиной. И опять добавили по чуть-чуть.
Когда в прихожей послышался звук открываемого замка, Лидуся была совсем косая. Положила голову на стол. Изредка открывала глаза и что-то бормотала. Руки ее безвольно свисали вдоль тела. Я еще держалась. От того, что слукавила, последнюю порцию лишь пригубила. Сидела прямо, подпирая щеку рукой. Но встать боялась. И так вещи вокруг меня начинали медленное движение.
В прихожей что-то упало. Я взглянула на часы. Без десяти четыре. Кто это мог прийти? Неужели Лидусины родители вернулись? Вот история-то получится.
В комнату заглянул Иван. Увидев меня, очень удивился.
— О! — произнес насмешливо. — У нас гости! Какими судьбами? За целый год вы, Катерина Алексеевна, ни разу не сподобились зайти. И вдруг изволили? Ну, ты нас просто осчастливила…
Я тупо смотрела на него. Ничего не отвечала. Не могла сообразить, чего он хочет и как ему надо ответить. Лидуся в этот момент из последних сил открыла глаза и пьяно пробормотала:
— Ванечка! Ты — дурак!
После чего закрыла глаза и отключилась совсем. Иван опешил.
— Девчонки! Что это с вами? Лид! Ты чего?
Подошел к столу. Видимо, учуял запах. Еще раз осмотрел сестру и меня. Развел руками.
— Да вы никак пьяные?! Вы что? Напились?
Я осторожно качнула головой, соглашаясь с его диагнозом.
Иван отодвинул стул. Присел к столу. Внимательно изучал спящую Лидусю. Ну, и меня, конечно. Теребил мочку уха.
— У вас там еще осталось? Или вы все выпили?
Показала ему, что у нас еще осталось. Он прошел в коридор. Набирал номер, звонил кому-то. Предупреждал, что или опоздает, или совсем не придет. Вернулся. Опять сел к столу и лениво попросил:
— Мне налей.
Я, стараясь сильно не наклоняться, пошарила рукой под столом. Вытащила на свет божий бутылку. В ней плескалось уже меньше половины. Поставила на стол и подвинула к Ивану. Туда же отправила Лидусин стакан и последний соленый огурец.
— Та-а-ак… — протянул Иван, мрачнея прямо на глазах. — Самогончик, значит, потребляем. Додумались. И огурчиком закусываем. Ну, молодцы… У Широкова что ли научилась?
Что ли. Пусть позлится. Я кивнула. Иван налил себе сразу полстакана. Жестом показал, что пьет за нас. И просто вылил себе в рот эту горючую субстанцию. Как воду. Я смотрела во все глаза.
— Батина «табуретовка», — определил он уверенно. — Лидка у бати стащила, прохиндейка. Я с ней еще поговорю. Будешь со мной?
