— Чего ты боишься, Катюха? — неожиданно мягко спросил Никита, возвращая меня к суровой действительности. И эта его мягкость оказалась непереносимой.
— Димку потерять! — честно созналась я, чувствуя, что еще немного и слезы прямо-таки хлынут из глаз. — Ведь он же отберет у меня Димку!
— Вот и поговори с ним. Думаю, договориться можно.
Никита придвинул к себе тарелку и стал доедать остывший борщ. Он ел, а я говорила, говорила… Пыталась объяснить… Мы никогда ни о чем не могли договориться с Иваном. Вернее, всегда договаривались… до скандалов. Никита, очевидно, так и не раскусил своего друга, если считает, будто Димка останется в стороне. И у всех виноватой окажусь я. Настоящему же виновнику ничего не будет…
— Если ты и до сих пор так боишься Ивана, то поговори с Димкой, — предложил Никита и потянулся за сковородой с котлетами.
— Что? — опешила я.
— Объяснись с Димкой, — повторил брат. Положил себе на тарелку пару котлет. Подумал немного и ухватил третью. Стал резать их на мелкие кусочки.
— Я боюсь не Ивана. Я боюсь сломаться под его напором, а потом жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
Никита не ответил. Размышлял, методично пережевывая. Я закрыла глаза. Не понимает меня. Не хочет понимать. Хоть головой об стенку бейся.
Было тихо. Слышно, как за окном кричала детвора. Гудел в коридоре холодильник. Из развинченного крана в раковину капала вода, как будто каждая капля отсчитывала время. Надо бы слесаря вызвать — кран починить, — да все руки не доходят.
— Я понял, — неожиданно сказал Никита. — Ты боишься сказать сыну, что испугалась быть с Иваном, что бросила его.
— Никого я не бросала! — возмущению моему не было предела. — Никто вообще никого не бросал. Мы оба так решили. И не боялась я быть с Иваном. Не хотела — это да. И почему должна хотеть?! Ты вспомни! Он же был просто хулиган! И диссидент! А если бы его тогда посадили?
Никита в сердцах бросил вилку и нож. Ничего не говоря, подошел к раковине. Вымыл руки. Вышел в коридор. На минутку задержался у холодильника. На холодильнике сидела моя старая кукла Ната. Он внимательно рассматривал ее, словно впервые видел. Двинулся дальше. Резким движением сорвал с вешалки свою ветровку и стал все так же молча одеваться. Подхватил с пола старенький «дипломат». Открыл входную дверь. И только тогда обернулся ко мне. Брезгливо сказал:
— В твоей кукле больше сердца и ума, чем в тебе. Уж извини. Не хулиганом Иван был, а человеком с врожденным чувством справедливости. Кому знать, как не тебе? Проявлялось это у него по варварски. Факт. Ну и что? А ты за формой не захотела увидеть сути. Трудностей испугалась. Не понимаю, зачем такому хорошему мужику… Зачем ты Ивану нужна, такая?..
Он не стал договаривать. Но я догадалась.
Дверь хлопнула. Никита ушел, оставив меня наедине с моей бедой. Не поддержал, не успокоил, не утешил. Почему? Мало я бед и горестей перенесла? Живу легкой жизнью? Все еще не искупила свои грехи?
Мыла посуду и все размышляла об этом. Никогда и представить себе не могла, что рассорюсь с братом. Из-за кого?! Из-за Ивана! Откуда он только свалился на мою голову? Никита обвинил меня в трусости. Ну, что ж, может, и боялась. Кто меня теперь осудит? Из-за Ивана у меня всегда были одни неприятности.
Нас принимали в пионеры. Валентина Петровна напоминала об этом на каждом уроке.
— Вас не примут, если будут тройки, — говорила она.
И мы старались изо всех сил. Только троек почему-то становилось много больше.
— Вас не примут, если будете носиться, как угорелые, — слышали мы от нее на переменах. И тихо замирали у стены. Однако через несколько минут не выдерживали, срывались. Носились ураганом.
— Вас не примут, если наш класс соберет меньше макулатуры, чем другие, — неслось вслед, когда мы после уроков уходили из школы домой.
До чего хотелось поскорей вступить в пионеры! Не мне одной. Всем в классе. Зимой трое из наших ребят уже вступили: Марина Кузина, Валера Чертов и Сережа Котяковский. Но они же лучшие! Круглые отличники. И, ну, совершенно правильные. А у меня две четверки: по пению и по поведению. Исправить их не было никакой возможности. А значит, до круглых отличников сроду не дотянуться. Так и Валентина Петровна говорила. Она меня сильно недолюбливала.
