Татьяна ни бельмеса не понимала, но и не расспрашивала. Догадывалась, что мне не до объяснений. Она одна единственная не лезла с глупыми вопросами и прочей чепухой. Остальные изощрялись в попытках проявить внимание, как только можно. Взять хоть Лидию Григорьевну. Несколько лет назад она бы меня в порошок стерла за халтуру. Правда, после того, как у нее в прошлом году умер муж, она, раздавленная горем, вдруг смягчилась, подобрела ко всем. Но не настолько же, чтобы смотреть сквозь пальцы на мой невольный саботаж да еще и проявлять мне при этом откровенное участие?
Теперь вот Никита… Я звонила ему вчера по его просьбе. И первое, что услышала после приветствия:
— Надо поговорить.
— О чем? Что-то важное?
— Приеду и все расскажу.
Наверное, действительно очень важное, если перманентно занятый Никита решил приехать. Наташка, его жена, жалуется, что иногда неделями не видит его дома. Он пропадает в академии. Дома появляется на два-три дня и снова исчезает. Еще хуже, если идет эксперимент. Тогда Никита уезжает в Протвино и торчит там по месяцу, изредка давая о себе знать телефонными звонками. Ну, про меня и говорить нечего. Я его вообще вижу несколько раз в год: на дни рождения и на рождество, отмечать которое приохотила нас бабушка.
Может быть, именно от того, что мы редко видимся и не успеваем поругаться, люблю я Никиту после Димки больше всех. Многое для него готова сделать. И всегда рада его видеть. Вот сегодня: изобрела удобный предлог и ушла с планерки, дабы успеть приготовиться к визиту брата. Нажарить его любимых котлет. Боялась, не успею. Уж больно ранний час он назначил. Сам же бессовестно опаздывает. А в детстве, между прочим, был очень обязательным. Любил повторять вычитанную где-то поговорку: «Точность — вежливость королей».
Я ковырялась и получала удовольствие от процесса ковыряния. Опоздать? Об этом и речи не могло быть. Но времени в запасе еще много. Тем не менее, Никита, уже одетый, наглаженный и начищенный, ходил вокруг меня и зудел:
— Если ты будешь так копаться, мы непременно опоздаем!
Я потряхивала туго заплетенными косами с огромными бантами и продолжала молча сражаться с резинками на лифчике. Эти окаянные резинки выскальзывали из пальцев всякий раз, когда я пыталась пристегнуть чулки.
— Мам! — крикнул расстроенный Никита. — Да помоги ты ей чулки пристегнуть!
— И что за амуниция такая у женщин? — добавил он, обращаясь ко мне. — Носили бы и вы брюки. Ведь удобней.
Удобней, — согласилась я. Про себя подумала, что я-то не против, но соседи заклюют, если все время буду ходить в брюках.
Брюки мне нравились. И некоторые женщины отваживались их надевать. А у Шурочки Горячевой из второго подъезда были потрясающие синие бриджи. Я завидовала ей ужасно. Шурочка старше меня на три года. И очень хорошенькая: ясные серые глаза, льняные локоны. А уж в бриджах она выглядела настоящей куколкой. Когда и мне исполнится десять лет, мама купит мне такие же. Она обещала. Хотя я вовсе не уверена, что на мне они будут выглядеть столь изумительно, как на Горячевой. И кстати, даже Шурочка носит свои бриджи не часто. Что об этом говорить?! Вот и приходится мучиться с чулками, с теплыми байковыми штанами на резинках.
— Что тут у вас? — спросила мама, наконец появляясь на пороге нашей комнаты.
— Ой! — пискнули мы разом, как две дрессированные белые мышки.
Никого красивей нашей мамы в мире не существовало. Не знаю, как Никита, а я поняла это сразу. Только взглянула на нее и поняла. Тонкая серо-зеленая юбка до колен. Белоснежная блузка с широкой, из настоящих кружев, вставкой на груди. Лаковые туфли-лодочки на шпильках. И над всем этим большие ярко-зеленые глаза и пышные рыжеватые кудри. Специально к этому дню мама сделала шестимесячную завивку. Стройная, ладная, как статуэточка.
Прошедшей весной дядя Толя Кулагин с пятого этажа часто по вечерам выходил во двор с аккордеоном. Играл прямо на улице. К нему почти сразу же начинали сходиться взрослые и дети. Взрослые танцевали танго и фокстроты, а мы глазели на эти танцы. Моя мама тоже танцевала. Иногда с папой, иногда с кем-нибудь еще. Она блестела глазами, весело смеялась. И тогда становилась очень хорошенькой. Но сегодня! Нет, никого красивей мамы не было и быть не могло.
