Все это признаки конечной стадии предшествующего периода. Для нового мира будет характерна совершенно иная направленность, исходящая из того, что «в настоящей культуре жизнь и формирующая эстетическая деятельность слишком тесно связаны между собой, чтобы творческий дар можно было считать чем-то редким, исключительным или чудесным. Удивительное здесь — в порядке вещей. Поэтому отсутствует и культура в привычном для нас смысле этого слова».
Юнгер добавляет: «Подобно тому, как современное отношение к природе свидетельствует о разладе между людьми и самой природой, равным образом нынешнее понимание культуры свидетельствует об отчуждении человека от подлинного творчества. Мы уже почти не способны представить себе, что образы могут создаваться безо всякого усилия, одним движением, которое уже является выражением и отображением меры; что, следовательно, возможна такая культура, произведения которой возникают подобно прорастающей из почвы траве или обретают свой облик по законам кристаллизации».
Здесь любопытно отметить, к чему приходит Юнгер в поисках тех положительных черт, которыми должно обладать искусство и Gestaltung в целом после преодоления стадии буржуазного индивидуализма. В грядущем мире рабочего искусству приписываются те же характеристики, которыми обладало традиционное искусство, понимаемое в строгом смысле, то есть древнее искусство, коему, как известно, был свойствен стиль безымянности и символической типичности. Действительно для иллюстрации своей идеи Юнгер выбирает в качестве образца, достойного подражания, «ландшафты храмов и гробниц, с торжественным однообразием повторяющие простоту и постоянство пропорций, монументы, ордера, орнаменты и символы, при помощи которых жизнь окружает себя определенными и однозначными образами. Это выражение полноты и замкнутого единства». К этому Юнгер добавляет, что типичность, традиционная анонимность, отсутствие оригинальности в индивидуалистическом понимании, свойственные таким ландшафтам в их совокупности, обнаруживаются и в частностях. Он говорит о лицах греческих статуй, ускользающих от физиогномических штудий, так же как античные трагедии — от психологических мотиваций; вспоминает культуры, где актеры выступали в масках, боги имели звериные головы, а «признаком формообразующей силы было запечатление определенных символов, вечно повторяющих себя подобно природным процессам». Перед лицом этого «типичного» мира, говорит Юнгер, «чужестранец испытывает не восхищение, а страх, и даже сегодня ночной вид большой Пирамиды или зрелище уединенного храма Сегесты, озаренного сицилийским солнцем, продолжают вызывать схожие чувства».
«Этому миру, насыщенному силой, подобно магическому кругу, также близок тип, олицетворяющий гештальт рабочего…. Несомненно, формы, в которых тип воплощает себя, не имеют ничего общего с нынешним пониманием культуры; им, скорее, присуще несравненное единство, позволяющее нам понять, как действуют те силы, которые превосходят чисто рефлексивное сознание». Так, Юнгер описывает атмосферу, сообразную творческой деятельности в мире рабочего. «Особое достоинство этого творчества состоит в том, что оно не имеет ничего общего с индивидуалистическими ценностями. В отказе от индивидуальности лежит ключ к новым пространствам, знание которых утрачено с давних времен». В эстетической области Юнгер также выявляет процесс, который хотя и разрушает индивида, но ведет не к подличностному (как в нивелирующих и стандартизующих формах переходного периода), а к надличностному уровню. Это подтверждается тем, что за образец типического и символического искусства он берет искусство традиционного общества, где, вплоть до готического периода, на переднем плане стоял не автор с его проблематичностью и субъективностью, но произведение в его объективности, целью которого было отображение универсальных связей.
Юнгер позаботился и о том, чтобы указать на ошибочность мнения тех, кто склонен отождествлять описываемые им типичные и объективные формы с формами, непосредственно порожденными наступлением масс и индустриализацией. Образцом последних может служить заводской серийный продукт, который «не имеет ничего общего с типическими формами, кроме свойственного ему однообразия, да и это сходство — только внешнее. Есть существенная разница между однообразием морской гальки и однообразием кристаллических образований. Та же разница существует между представлениями об атоме, свойственными XIX и XX векам, или между механическими величинами и органической конструкцией». Следовательно, символическую типичность нельзя смешивать с бесплодным однообразием. «Типические формы непонятны, невозможны и неосуществимы без точной связи с гештальтом, к которому они относятся как оттиск к печати». Хотя они и не отражают никаких индивидуалистических ценностей, но благодаря своему репрезентативному и символическому характеру «отличаются от бессодержательности, свойственной всему, относящемуся к абстрактной массе». Поэтому если одной из характерных черт последней стадии господства рабочего должно стать повсеместное утверждение и распространение типичных форм, то эта универсальность станет результатом возвышения четко определенного и однозначного человеческого гештальта — благодаря которому рождаются подобные формы — до формирующей власти над универсальными измерениями, не имеющей никакого отношения к потребностям космополитического общества, нивелированного в соответствии с рационалистическими выдумками.
