Легко понять, что подобные ситуации наиболее зримо проявляются в условиях современной войны, которая стала своего рода краткой прелюдией к утверждению вышеуказанного общего принципа, то есть интеграции отдельного человека в целое. Действительно, в современной войне «не осталось почти никакого различия между военными и гражданским населением; в тотальной войне каждый город, каждая фабрика становятся крепостью, каждое торговое судно — военным кораблем, все продукты — контрабандой и всякое мероприятие, как активное, так и пассивное, имеет военное значение». Гибель единичного человека как солдата становится второстепенным фактом; важнее то, что он гибнет в результате атаки против того пространства, которому он принадлежит. Эти пограничные случаи, которые неумолимо втягивают человека в тотальность бытия, почти плавно переходят в ситуации, соответствующие различным современным процессам, полным ходом идущим в мирной жизни. «Нельзя не заметить, — говорит Юнгер, — что в этом пространстве требования, предъявляемые к отдельному человеку, возрастают до немыслимой ранее степени. В ситуациях подобного рода экзистенциальная вовлеченность человека достигает такой полноты, что уже не может быть расторгнута по взаимному уговору. По мере распада индивида снижается его способность сопротивляться мобилизации. Все более тщетным становится протест против вторжения в личную жизнь индивида.
Независимо от своего желания отныне он несет полную ответственность за все объективные связи, в которые включен». Таким образом, характерное для военного времени стирание различий между военными и гражданскими распространяется и на другие области, экономику и т. п. «Эта вовлеченность не знает исключений. Она распространяется на дитя в колыбели или даже в материнской утробе с той же неотвратимостью, что и на монаха в его келье или на негра, режущего кору гвеи в тропических лесах. Таким образом, она имеет тотальный характер и отличается от теоретической вовлеченности в сферу общечеловеческих прав своим всецело практическим и обязательным характером. Если решение, стать бюргером или нет, могло приниматься по собственной воле, то в отношении рабочего этой свободы более не существует. Именно это определяет весь комплексный круг новой иерархии — неизбежная экзистенциальная принадлежность к типу, определяемая внутренним складом, оттиском, оставленным гештальтом в силу железного закона».
Правда, на этой стадии пока еще затруднительно точно отделить пассивные формы от форм активных и позитивных. Вторые требуют качеств, достоинств и склонностей, существенно отличающихся от тех, которые продолжают сохранять свою ценность для большинства наших современников. В противоположность прежнему, индивидуалистическому, стремлению к изоляции, для нового человека должно стать естественным чувство свободы, каковое «более не является принципом самодовлеющего существования, но зависит от степени причастности частной жизни человека к тотальности мира».
Вышеупомянутое однообразие типа тесно связано с его функциональностью. Поэтому для нового мира типа характерно то, что индивид отныне «утрачивает свою незаменимость, его легко заменить». Это становится также своего рода испытанием на прочность, через которое должен успешно пройти человек в процессе активной или пассивной деперсонализации. Сломавшуюся или изношенную деталь механизма можно заменить другой деталью, достаточно, чтобы она точно соответствовала строго определенной предметной функциональности.
Атака на массы. Органические конструкции. Ступени новой иерархии
По мнению многих, большинство современных процессов, разрушительных для индивида, тесно связано с наступлением масс. Однако Юнгер смотрит на это иначе. Признавая генетическую взаимозависимость понятий индивида и массы в цивилизации третьего сословия, он тем не менее считает, что процессы, ведущие к новому миру рабочего, бьют также по самой массе и столь же гибельны для нее, как и для индивида. Юнгер говорит: «От процесса распада, который претерпевает индивид, не может ускользнуть и сумма индивидов, как составных частей массы». Масса как определяющая сила уходит из городов, так же как она исчезла с современных полей сражения. Эпоха масс отныне принадлежит прошлому, так же как и те, кто ставит на массы как на решающий фактор. На пару опытных фронтовиков за прицелом пулемета вид целого вражеского батальона не производит особого впечатления; они знают, что смогут долгое время удерживать противника на расстоянии. То же самое происходит в общественно-политической области. «Масса как таковая сегодня уже не способна ни атаковать, ни обороняться». Хорошим примером тому могут служить известные события, в том числе политического характера. Например, восстания и революции сегодня осуществляются уже не силами масс. Государственные перевороты утратили свой анархический и баррикадный характер, обретя взамен технический, «рабочий» характер, когда хорошо организованные и немногочисленные группы профессионалов, следуя четко разработанному плану, захватывают общественные учреждения, берут под свой контроль линии электропередачи, радиостанции, телефонную связь и т. п.; в противном случае, полиция, вооруженная новейшими средствами, за пару минут способна разогнать многотысячную толпу. Кроме этого, Юнгер отмечает, что такие явления, как например «анонимный рост цен, падение валютного курса, таинственный магнетизм денежных потоков», уже не зависят от решения масс. Если сегодня масса еще сохраняет некую ценность, то исключительно с отрицательным, а не положительным знаком, то есть исключительно благодаря своей связи с процессами, поражающими индивида и лишающими его всякого значения. Наконец, в частной области политики легко заметить крайне высокую степень «сфабрикованности» масс Массы возникают благодаря процессам организации и пропаганды, которые контролируются единицами; то есть людьми, как правило, не принадлежащим к массе, представителям «совершенно иного типа человека, нежели тот, который представлен индивидами, составляющими массу».
