Ужасом страшной смерти вспыхнул дух его, и Шевырев очнулся.
Тьма стояла кругом, храня тайну. Невероятное страдание полного бессилия проникало отчаянием, доходящим до восторга, до экстаза.
«Что же такое я видел?.. Смерть?.. Нет!.. Я умираю или схожу с ума? Надо вспомнить, надо вспомнить!..» — металась растерянная замученная мысль.
Казалось, еще одно усилие, одно последнее напряжение, и он вспомнит. Какие-то слова вертелись в мозгу. Они росли, близились, яснели… Вся душа напрягалась… и вдруг все опять исчезло. Это было мучительно, как ужасная пытка.
Бледный и страшный, поднялся Шевырев на дрожащих, ослабевших ногах, обеими руками придерживаясь за стену. Он жалко и растерянно улыбался, и все лицо его кривилось в ужасную болезненную гримасу.
«Я схожу с ума… Я не выдержу дольше!» — подумал он и громко, голосом странным и зловещим, сказал:
— Хоть бы уже конец!
Дикий звук гулко раздался в стенах пустого дома, и Шевырев очнулся.
Выпавший револьвер случайно попал в блуждавшие по полу руки. И прикосновение тяжелой холодной стали как будто отрезвило его. Шевырев вздрогнул, напряг все силы и встал во весь рост, такой же твердый, спокойный и холодный, как всегда.
— Надо идти!.. Виселица, сумасшествие или жизнь, не все ли равно! Рано или поздно…
Он устало оглянулся вокруг, сунул револьвер в карман и начал спускаться по невидимым ступеням, гулко, мраморным стуком отмечавшим его последние шаги.
Он был уже у самых дверей и видел зарево городских огней, как вдруг остановился и выхватил револьвер.
На пути его, у выхода, как бы заграждая ему дорогу, стояла длинная черная тень. Едва различались во мраке прижатые к груди руки, спутанные волосы и бледное лицо, с мольбой обращенное к нему.
— Кто тут! — вскрикнул Шевырев и внезапно рассмеялся.
Это было простое бревно с клочьями расщипанной пакли, которое мрак и ужас нарядили в величественный страдальческий образ.
Он подошел к нему и, с презрением оттолкнув ногой, вышел на двор.
Склады кирпичей, лесов и извести чернели, как гробницы. Ворота, пробитые во временном заборе, были открыты, и за ними смутно белела мостовая улицы. Шевырев перешел двор и выглянул.
Как раз в нескольких шагах от ворот, на середине пустого переулка, неподвижно стояли три фигуры. Это были городовые с ружьями на плечах.
Шевырев отскочил и прижался к стене.
Но городовые ничего не заметили. Они о чем-то тихо разговаривали, и Шевырев услышал слова:
— Что ж зря людей калечить… это они правильно…
Порывисто билось сердце Шевырева, но ум его был все так же остр, как прежде. И, неслышно двигаясь, он пробрался назад, скользнул за штабеля досок, легко поднялся на забор и спрыгнул на тот же дровяной двор, через который он уже пробегал раз.
Высились склады дров, пахло деревом и сыростью. С темными окнами стояла пустая сторожка, и все было тихо и спокойно. За открытыми воротами светлела большая улица, шли черные силуэты людей, напротив горели желтые огни магазина, и звонко стучали лошадиные подковы.
«Если мне удастся выйти на проспект, я потеряюсь в толпе. Можно будет пробраться на Финляндский вокзал, выйти из города по путям и пешком идти к границе… — быстро мелькала мысль Шевырева. — Мы еще поборемся», горделиво сказал он какому-то невидимому врагу и решительно вышел из ворот.
Свет огней, шум и движение ошеломили его. Он сделал несколько шагов и вдруг отшатнулся: в разных местах, у подъездов и перекрестков, стояли те же черные солдаты с ружьями, на штыках которых блестели вечерние огни.
«Облава!» — с чувством равнодушного отчаяния понял Шевырев.
Немыслимо было, чтобы его не заметили на яркой чистой улице. Все было кончено, но с безумным упрямством Шевырев не хотел сдаваться. И, чувствуя всем существом своим, что его видят, уже не скрываясь, он бросился через улицу и сквозь узкий проезд, по рельсам конки, почти под руками бежавших к нему со всех сторон городовых, выбежал на площадь.
