Там было почти совсем светло. На плите смутно поблескивала какая-то посуда, холодный самовар как будто стоя спал на столе. Кошка поднялась на плите, спрыгнула на пол и пошла куда-то, подняв хвост и мурлыча на Шевырева. Пахло остывшим угаром и борщом. Шевырев подошел к окну и выглянул.
Сквозь пыльные, мутные стекла ничего не было видно, только светлела полоса неба и серела отвесная серая стена, уходящая в бездну.
Он еще раз оглянулся и тихо стал выдвигать задвижки. Слабо скрипнуло окно и отворилось, холодной, чистой и свежей струей обдав лицо и грудь, сдавленные тяжелым спертым воздухом квартиры. Шевырев высунулся в окно и посмотрел вниз.
Далеко там, внизу, белела булыжная мостовая, и казалось, что она лежит на страшной глубине. Холодом и смертью повеяло оттуда. А вверху, за серой чертою брандмауэра, расстилалось уже начинавшее светлеть небо, и его безграничная пустота пахнула холодом и простором.
Шевырев повернул голову назад, к квартире, и прислушался.
И в эту минуту резко и звонко, всколыхнув, казалось, тишину и сон всего мира, как живой, предостерегающе звякнул звонок.
Тогда Шевырев осторожно и ловко поднялся на подоконник, мельком взглянул вниз, в страшную пропасть с белевшей внизу мостовой, и прыгнул…
Мгновенно было ощущение страшного падения, пустоты, слабости и тяжести своего тела в воздухе, над пропастью… и каменный, холодный брандмауэр с силой ударил его в грудь.
Скрюченные в страшном напряжении пальцы цепко схватились за холодное загнутое железо, загудевшее и погнувшееся под его тяжестью. Ноги судорожно заскользили по гладкой стене, стукаясь коленями и неудержимо сползая вниз…
Невероятно тяжелым показалось Шевыреву собственное тело, он весь изогнулся, как падающая кошка, и уже закрыл глаза, но в последнем усилии перехватил руками гнувшийся край, сорвался, опять перехватил и закинул локоть за край. Потом, конвульсивно сжавшись, зацарапал стену ногами и, слыша, как посыпались вниз кусочки штукатурки, приподнялся на локте, перехватил другой рукой и грудью перевалился на крышу.
С минуту он лежал на холодном сыром железе почти без сознания, чувствуя только страшную боль в колотившемся сердце и еще не переставая ощущать страшное падение в бездну.
Какой-то звук долетел со двора, и это встряхнуло его. Кто-то говорил где-то страшно далеко внизу. Шевырев лег на грудь и тихо пополз вниз по уклону к слуховому окну.
Там, с другой стороны покатой крыши, он увидел большой незнакомый двор, ряды слепых окон, верхушки сухих деревьев и зеленые плоские узоры газона. Какой-то черный человечек, сверху похожий на комичное, приплюснутое к земле насекомое, выбрасывающее ножки прямо из головы, шел по белым, точно замороженным плитам двора. Со смешной отчетливостью доносились сюда его дробные звонкие шажки…
Шевырев скользнул по краю крыши, еще раз оглянулся и исчез во мраке обширного пыльного чердака.
Небо холодно смотрело сверху. Далеко расстилалось море крыш и труб, и за ними, по краю горизонта, синело море, уже бледное в свете наступающего утра.
Аладьев проснулся от резкого звонка, который, казалось ему, прозвучал в самой комнате. По привычке он впотьмах прежде всего потянулся за папиросой, но в это же мгновение что-то кольнуло его в сердце, и, нащупывая спички, он поднял голову и чутко прислушался.
В своей каморке зашевелилась Максимовна. Слышно было, как она зевала, шелестела юбкой, наткнулась на что-то и зашлепала босыми пятками по коридору.
— Кто там? — услышал Аладьев ее сонный недовольный голос.
Должно быть, ей ответили, но так тихо, что нельзя было ничего разобрать.
— Телеграмма? Кому телеграмма? — переспросила Максимовна.
Аладьев быстро поднялся и сел.
«Вот!» — не подумалось, а как-то метнулось у него в мозгу, и целый вихрь мыслей и представлений, кошмарных и мгновенных, пронесся в голове. Маленький сверток и бумаги, оставленные у него человечком с ястребиным лицом, вдруг появились перед глазами и выросли во что-то колоссально громадное, полное ужаса. Он чуть не крикнул, чтобы не отворяли дверь, вскочил и метнулся было к коридору, но с неотвратимой ясностью донесся до него железный скрежет снимаемого запора и сдержанный стук многих человеческих ног в тяжелых кованых сапогах!
