Никогда не узнает о нынешней жизни - и смерти - его ближайших друзей и семьи. Или уже прошлой жизни. Сейчас они были уже мертвы, так как жили тысячи лет назад в его былой жизни. Люди и места, которые были так важны для него, теперь были похожи на туман в его голове, иногда густой и осязаемый, а иногда настолько прозрачный, что он бы и не узнал, существовали ли они на самом деле, если бы не тягучий, вездесущий аромат.
Он все еще болезненно переживал их потерю. Болезненно, потому что больше никогда не познает истинной дружбы, у него не будет собственного дома. У него будут только прихоти и вечно меняющиеся желания его гуан ренов.
Горечь наполнила жизнь, эмоции, которым он редко позволял проявляться, но с которыми ничего не мог поделать сейчас, окутали его отчаянием, таким явственным, что Тристан чуть ли не зарычал от физической боли. Со злым выражением на лице он посмотрел на пустое пространство вокруг. Он будто посмотрел в зеркало, и отразилась лишь эта пустота и внутри него, которую он обычно прятал. Он потерял свое будущее. Своих возлюбленных.
Может, даже душу.
Что теперь у него было, кроме вечного рабства? Безнадежность присоединилась к горечи, ведя отчаянную войну против его решительности, каждая эмоция царапала Тристана изнутри, раня его и оставляя ссадины. Только гордость все еще останавливала от капитуляции, держала в неповиновении и препятствовала тому, чтобы он кричал в небеса, умоляя Зирру освободить его. Не то чтобы она услышала, но все же желание иногда появлялось. Да, только гордость поддерживала его, из-за которой он и был в таком отчаянии. И все же она одна помогала ему оставаться в здравом уме.
Когда Тристан продолжил расхаживать по прихожей, его шаги стали возбужденными, отрывистыми. Каждая кость в теле горела от мучительных эмоций. Он должен отвлечься, потерять себя в женском теле, теле Джулии. Секс стер бы острые воспоминания о его прошлой жизни. Если он сможет контролировать наслаждение, он сможет контролировать и женщину.
Но Джулия не хотела его.
Он сцепил руки в замок. Что ж, он использует каждое чувственное оружие в его распоряжении, чтобы соблазнить ее. Все это время не позволяя себе и ей затронуть его эмоции.
Хмурясь, он подошел к ее двери и остановился. Он не мог войти без ее разрешения. Эта мысль еще больше рассердила его. Ради Эллии, он ненавидел, когда кто-то говорил ему, что делать. Всегда ненавидел. Он был бойцом, лидером лучшего войска, и все эти годы порабощения не убили его воинские инстинкты.
Воин дает приказы, а не подчиняется им.
Тело затопило отчаяние. Он дотронулся до ручки двери - она легко повернулась.
- Можно войти, Джулия? - слова быстро сорвались с его губ, будто он презирал то, что говорил.
- Зачем? - она приглушенно ответила. - Я уже говорила тебе. Ты и я не... Мы не...
- Я пришел не для того, чтобы умолять о благосклонности, если это твое желание.
Он провел слишком много времени в детстве на коленях, выпрашивая одежду, еду и привязанности. Его попытки вознаграждались лишь болью и оскорблениями. Чтобы по собственной воле вручить эту власть другому... Нет, он никогда бы на это не пошел. Он показал это Зирре и сейчас покажет и Джулии.
- Мне ничего не нужно от тебя, - сказала она. - Я просто хочу поспать. Одна.
Она не хотела, чтобы он унижался. Его мышцы расслабились.
- Я должен удостовериться, что твоя комната должным образом защищена от вторжения злоумышленников. - "Прежде чем я раздену тебя и соблазню".
Тяжелая пауза повисла в воздухе. В итоге, она выдохнула и произнесла:
- Ладно, можешь войти.
Он открыл дверь. Свет лился из прибора на потолке, словно кристальные слезы, ярко освещая маленькую комнату. Свет в Империи источали драгоценные камни ламори, живые камни, хотя в мирах, в которых он успел побывать, Тристан видел подобные источники света, даже более искусно сделанные, поэтому на этот он не обратил внимания. Джулия сидела на греховно пышно украшенной кровати на четырех столбиках под розовым балдахином. Она подтянула колени к груди, ее длинные цвета меда волосы каскадом окружали ее лицо, плечи и тонкие руки, словно солнечные лучи.
