Раб. История одного преображения - страница 2
что, не понимаешь, что убиваешь себя? Тебе что, жить надоело?
— Я не хочу умирать — я просто хочу забыться. Убежать.
— Да ты спятил! Убежать от чего?
— Да, я спятил, а ты меня не понимаешь. Никто не понимает...
Последнее, что я помню, — как глотал две синие таблетки, услужливо предложенные Эдвардом.
***
«Боже ты мой, мне таки удалось! Я умудрился прикончить себя.
Этого просто не может быть! Что со мной случилось? Почему я не
могу пошевелиться? Почему не могу закрыть глаза?»
«Этот идиот отравил меня, — мрачно подумал я. — И вот
теперь я в аду, расплачиваюсь за свои грехи... А тут еще хуже, чем
я думал».
Вообще-то я никогда не принадлежал к числу тех, кто верит в
загробную жизнь, но на тот момент у меня просто не было других
объяснений.
«Боже, прошу Тебя! Прости меня, Боже. Дай мне еще один
шанс...»
Скрип открывающейся двери прервал мои мысли. Раздался
женский голос:
— Ну и шум от этого старья!
— Ты же знаешь, ничего лучшего у нас нет, — ответил
мужчина.
— Как так получилось, что у нас только один аппарат
искусственного дыхания?
— Так и получилось, приходится работать с тем, что есть.
— Так что случилось с этим парнем?
— О, этот вляпался по полной! Да ты сама погляди.
Я почувствовал, как кто-то тянет простыню, закрывавшую мое
лицо. В следующее мгновение я увидел женщину в халате
медсестры. Она смотрела на меня с выражением ужаса на лице:
— Он же в сознании!
Мужчина, стоявший рядом, наклонился надо мной, чтобы
рассмотреть получше:
— Да нет, он выглядел так с того самого момента, как его
привезли. Когда его выгрузили в отделении скорой помощи, врачи
сказали, что с ним произошел несчастный случай, но он был под
«кайфом». И все еще в сознании. Твердил без конца: «Лаура, прости меня. Прости меня, Лаура». А вскоре после этого впал в
кому. Похоже, у него что-то вроде трупного окоченения — нам так
и не удалось закрыть ему глаза.
— Бедняга! Лучше бы он умер!
— Ты имеешь в виду, лучше для нас? Получили в свое
распоряжение овощ, в котором нужно поддерживать жизнь и
который занимает больничную койку, так необходимую какому-
нибудь больному. А сколько электричества расходуется!
— Как ты думаешь, он видит или слышит... или хоть что-то
чувствует?
— Конечно, нет. Вот, взгляни...
Я увидел, как к кровати приблизилась какая-то трубка, и
почувствовал острую боль в руке.
«Мне больно, придурок! Я жив! Я все чувствую... Помогите
мне!!!» — я безуспешно пытался закричать.
— Пока мы здесь, можешь поменять ему капельницу, —
предложил мужчина. — Должен же кто-то поливать овощи!
Услышав, как они пересмеиваются, я почувствовал, как
приступ ярости и отчаяния захлестнул меня.
Мужчина вышел. Женщина сменила бутылку с раствором, которая висела возле кровати, и тоже поспешила вслед за ним.
***
Итак, кое-что стало проясняться. Я заново прокрутил в голове их
разговор:
«Несчастный случай...»
«Впал в кому...»
«Прости меня, Лаура...»
«Кто-то же должен поливать овощи...»
«...поливать овощи...»
«...овощи...»
Глава 2
В первые дни мне удалось немного изучить комнату, в которой
я находился. Точнее говоря, я смог рассмотреть ту ее часть, которая
попадала в поле моего зрения.
Прямо надо мной, на потолке, висела старая неоновая лампа, выглядевшая так, будто ей ничего не стоило рухнуть в любой
момент.
Справа от кровати был крюк для капельницы, которую
медсестра меняла раз в день. Чуть дальше я различил прозрачную
емкость, в которой находились черные воздуходувные мехи, поднимающиеся и опускающиеся подобно насосу. Именно этот
аппарат и был моим «дыханием».
Слева стоял некий замысловатый аппарат со множеством
дисплеев, огоньков и переключателей.
Позже я узнал, что это он контролировал мое дыхание, сердцебиение и количество питательных веществ, поступавших
через трубку прямо мне в желудок.
За аппаратом виднелась часть окна. Оно-то и было источником
моих мучений: свет, каждое утро проникающий в палату через
окно, до боли слепил мне глаза. Это он будил меня, возвращая в
мой личный ад на земле.
Но физическая боль не шла ни в какое сравнение с теми
душевными муками, на которые обрекало меня собственное
сознание. Беспомощность, чувство вины, злость, страх и
невозможность выразить эти эмоции — все это буквально сводило
